Книга Хранители смерти, страница 146 – Николай Леонов, Алексей Макеев

Гуров не считал Кормана убийцей. Он не видел мотива. Зачем американцу избавляться от Громова? Хотя…

– Вы в курсе, что Громов работал на КГБ? – спросил Лев Иванович.

Корман печально улыбнулся:

– Неудивительно. Я подозревал. Тех, кто выезжал за рубеж, очень часто привлекали к сотрудничеству. В том числе и в тех странах, которые приходилось посещать. У них тоже был свой интерес. Меня вот тоже пытались завербовать в Москве.

– И что же вас остановило?

– Не меня, а заинтересованную сторону, – поднял палец Корман. – Я с самого начала знал, что не пойду на это. Четко дал понять, что буду им бесполезен, поскольку мое лицо слишком хорошо известно американскому послу, и не только ему, и я, как довольно известный в определенных кругах человек, просто не смогу остаться незамеченным. Вот таким был мой ответ. Понимаете, мне доверяли, я бывал там, куда многим вход был заказан, и знал то, о чем лучше молчать. Именно этим я и привлек сотрудников Комитета, я прекрасно это осознавал. Только в силу своего статуса я смог сказать твердое «нет».

– А вы были настолько известны?

– Тогда – да. Я был на виду и общался со многими известными людьми, работал на них и был профессионалом своего дела. Я брал интервью у президентов и фотографировал их фаворитов, не успевших продрать глаза после пробуждения. Если бы я сдался вербовщикам, то мне пришлось бы воспользоваться теми, кто считал меня своим. Я не мог себе этого позволить. Я слишком сильно ценил свою свободу. Поэтому меня больше не трогали. Наверное, нашли кого-то другого. Но позже мне снова пришлось пообщаться с КГБ. Они навестили меня спустя месяц после исчезновения Виктора. Вот теперь, когда вы сказали, что он работал на Комитет государственной безопасности, я понимаю цель их визита.

– А тогда, в восемьдесят четвертом, сильно удивились? – саркастически поинтересовался Гуров.

– Удивило не то, что они из определенного ведомства, а то, что решили, что я буду им полезен. Я же все-таки иностранный гражданин. Восьмидесятые годы прошлого века были пропитаны подозрительностью и постоянным мониторингом состояния советской идеологии. Устойчива ли? А если нет, то где пробоина? Прийти могли к любому, кто посмел усомниться. Было много тех, кто кивал и поддакивал, а потом писал доносы. Мы с Виктором во время наших посиделок никогда всерьез не обсуждали политику. Максимум, что могли – словесно пройтись по непосредственному начальству по поводу организации рабочего процесса, если приходилось бывать в странах третьего мира. Виктор и не стал бы обсуждать серьезные политические темы – он всецело принимал, что происходило в его стране. Не возмущался, не осуждал. Не потому, что был равнодушным человеком, а потому, что считал подобные разговоры нецелесообразными. Я это сразу понял и был благодарен ему за то, что он не заставлял меня отвечать на неудобные вопросы. Мы были друзьями. Или хорошими знакомыми. Как угодно. Но каждый с уважением относился к границам другого, а они порой очень тонкие.

– Вы подозревали, что можете не сойтись во мнениях?

– И это тоже. Сколько людей разошлось из-за различных мнений! Миллионы! Зачем нам было это испытывать на себе? Я не поддерживал Советскую власть, но мне было удобно жить в Советском Союзе. Скажи я другу, что мне не нравится, ему бы тоже это пришлось не по душе.