Книга Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек, страница 68 – Василий Звягинцев

Друзья обратили внимание, что страж порядка — мужик дюжий, под метр девяносто, ручищи и плечи — соразмерно. У такого не забалуешь. Возрастом лет за сорок, лицо загорелое, серьезное, но явно ориентированное на благожелательность.

Здесь они несут службу по старинке, стационарно, контролируя перекресток и свою половину квартала. В поле зрения у каждого — как минимум четыре коллеги. На ремне портупеи никакая не рация, без всяких затей крупный костяной свисток в карманчике. Ну и пистолет в кобуре, естественно. На запястье то ли регулировочный жезл, то ли дубинка. По расцветке скорее первое, но длина и общий вид заставляли думать, что и второе тоже.

Вполне, кстати, рациональная организация «патрульно-постовой службы». Непрерывный круглосуточный мониторинг подведомственной территории, теснейшая связь с населением, а также и достаточное количество рабочих мест, в рассуждении борьбы с безработицей.

— Господа что-нибудь желают? — поинтересовался приказчик, или хозяин, кто его разберет, после того, как Новиков с Левашовым минут около пяти рассматривали ассортимент, обмениваясь нейтральными репликами. Больше всего их, конечно, интересовали ценники.

— Да вот, видите ли, возникли настолько непредвиденные обстоятельства, что требуется незамедлительно, прямо вот сейчас, некоторая сумма наличных денег, — сообщил Андрей, умело изображая смущение благородного человека, оказавшегося в не совсем благовидной ситуации. В карты, например, проигрался, и либо долг нужно отдавать, либо отыгрываться. — Не возьмете ли? Жаль расставаться, но — буквально никакого выхода…

Он протянул через прилавок «Лонжин».

Как отметил Новиков, антиквар принял часы с не совсем покерным выражением лица. В момент разглядел ценную вещь.

Но рассматривал их долго, откинул обе крышки, сунув лупу в глазницу, поглядел механизм. И пробы на цепочке и корпусе, конечно. Пробы настоящие, швейцарские, тех еще времен. За них Андрей не боялся.

— Да, вещь, конечно, заслуживающая, — наконец резюмировал господин Штилькинд (или его приказчик). — Мне бы тоже было жаль расставаться, если фамильная ценность. Так я и в заклад могу взять. Двести рублей, под сто процентов, срок месяц.

«Ого, — подумал Новиков, — с альтруизмом и совестью у них здесь тоже не очень».

— Не уверен, что я задержусь в Москве. И двести — не сумма. А ежели просто купите?

— Тогда пятьсот. Без запроса.

В общем, сравнительно по-божески. Аналогичный товар на витрине — от трехсот до тысячи, в зависимости от размеров и веса.

— Как же без запроса? Я вот тут вижу, — он провел рукой над прилавком, — а у меня вещь старинная, скоро сто лет, а идут, как часы, — вроде бы сострил он. — И цепочка, заметьте, того же времени, чистых пятьдесят граммов. Восемьсот.

Поторговались, но без особого азарта. Антиквар понимал, что клиент может и уйти, конкурентов в центре достаточно, а Новикову, в свою очередь, за лишнюю сотню не хотелось светиться вдоль всей Петровки. Да и деньги предлагались весьма приличные. Насколько они успели узнать, представители «среднего класса» зарабатывали здесь от ста до трехсот в месяц.

Сошлись на семистах. Антиквар протянул деньги. Андрей уже собрался, небрежно, не пересчитывая, сунуть пачку крупных, под размер царских и сталинских, четвертных и полусотенных в бумажник из настоящей кожи кобры, даже с «очками», но тут вмешался Левашов, за все время не проронивший ни слова. Как будто он тот самый человек, которому задолжал Новиков.

— Простите, — сказал он, небрежно взяв из рук Новикова первую попавшуюся пятидесятирублевку. Положил ее на прилавок. — Не могли бы вот это — золотом? На счастье.

— Посмотрю, — приказчик (или хозяин) выдвинул ящик кассового аппарата, выбросил на тарелочку пять золотых кружочков, а банкноту сунул обратно.

— Благодарю. Успехов вам. — Левашов приподнял шляпу над головой, и они с Андреем с достоинством удалились.

— Вот-с, — сказал Олег удовлетворенно, когда они отошли от магазина на полквартала. — Теперь имеем, с чего для этого мира копии клепать.

— И что? — спросил Левашов, когда они вольготно расположились в трактире, расположенном напротив МХАТа. Назывался он, согласно местоположению, «Актерский», и цитата из «Леса» при входе: «Нам трактир дороже всего! Трактир есть первая вещь!» Подпись: «А. Счастливцев».

Сиживали они здесь в иные времена. Вывеска у заведения была, разумеется, другая, и мебель другая, и ассортимент, и обслуга, но все равно — узнаваемо.

— Ты готов стереть этот вполне приличный мир ради чего-то другого?

Действительно, в трактире было хорошо, тепло и уютно, особенно в сравнении с холодной, переходящей в ледяную крошку моросью на улице. И люди здесь сидели вполне похожие на людей. Судя по доносившимся обрывкам разговоров — репортеры из окрестных газетных редакций, чиновники низших классов, небогатые представители свободных профессий, имевшие возможность или необходимость обедать здесь, а не дома. Девушки и женщины тоже выглядели приятнее, чем в советские времена.

— Я? — удивился Новиков. — Я как раз ничего не хочу. Вообще. Нет, хочу доесть эту вот поджарку по-охотничьи, допить, что осталось в графинчике. А более масштабных и людоедских планов у меня нет. Просто ты, мой друг, запутался в лабиринтах времен. Я за тобою и раньше такую аберрацию замечал. Ты, поверь мне, хотя и хронофизик, но воспринимаешь окружающую действительность несколько странно. Ведь это же все декорации, Олег, простые декорации. Как в театре. Из бельэтажа, тем более — амфитеатра все выглядит удивительно здорово, трогательно и похоже на жизнь. Особенно когда на сцене какой-нибудь дядя Ваня, Раневская, полковник Турбин со товарищи. Тихо играет рояль, шевелятся абрикосовые занавески. Нет, чудесно, кто же спорит. Я «Театральный роман» сто раз перечитывал. Но ведь наступает момент, когда спектакль кончается, зрители расходятся, актеры идут разгримировываться и пить водку, а актрис, которые этого заслуживают, приглашают «в нумера». Это ведь тоже правда жизни, так, Олег?

— Трудно спорить, — с некоторым усилием выговорил Левашов, который хорошо представлял, что друг скажет дальше.

— Здесь мы имеем то же самое. Ах, да, я забыл сказать, что из-за кулис приходят грубые рабочие сцены и начинают разбирать декорации, которые так хорошо смотрелись из зала, а на самом деле являют собой листы фанеры с намалеванными на них деталями картинок. Грустно, правда? В далеком-далеком детстве я имел малоприятную (с нынешней точки зрения) возможность близко соприкасаться с театральным миром изнутри. Потому и пережил нынешнюю коллизию гораздо раньше и с меньшими потерями.

Нету этого мира, Олег, нету, и ты сам мне об этом говорил, когда звал к себе в спутники. Может быть, вообще ничего нету, и мы с тобой вообще нигде не жили. Примстилось это нам! Эрго — бибамус? [48]

С этими словами Новиков поднял на уровень глаз свою рюмку.