Книга Комиссар Конте, сдайте ваш багаж!, страница 12 – Габриэль Сабо

– Ну, от проклятий к делу, рукой подать… Тем более под градусом. Ты вообще ничего не помнишь?

– Нет, клянусь, вообще пустота! Господи, неужели я могу быть способным на такое?! Нет, Конте, нет! Я бы никогда такого не сделал, насколько бы ни была сильной моя ненависть, а она сильна, поверьте! Ненависть… Ненависть – это гнев слабых, Конте, слабых! И это даже не мои слова, а великого Альфонса Доде¹! Я сам себя спрашиваю, нашёл бы я, находясь даже во власти зелёной феи, силы воли сделать это! И чемодан тоже не мой, я сразу это указал! Я так волнуюсь, Конте… Волнуюсь вот о чём: как думаете, они успели занести моё отрицание в протокол?

– Сейчас это самое малое, о чём следует волноваться. Меня больше интересует, кто пассажир в чемодане и как он туда попал. Если это один из твоих литературных уродцев, то я тебе не завидую, мсье Ташлен!

Внезапно Грегуар вскочил с места и начала тарабанить железками на руках о бронированные стены:

– Я не хочу на гильотину, Конте, я не виновен! Не виновен, слышите, надменные мрази, я никого не убивал!

– Заткнись, Ташлен, ты с ума сошёл?! Не лезь на рожон, ты и так в полном дерьме, ещё и меня за собой поволок! Ну и навязался же ты на мою голову, какого я только полез не в своё дело – лучше бы эти мужланы выкинули тебя без штанов за борт!

Горе-писатель замолк, но его пыл не угас – к несчастью для Конте, он вспомнил о демократии…

– А что, я должен смирно ждать заклания за чужие грехи?! Заковывать в наручники должны опасных преступников, а вести на эшафот – убийц! Убийц, Конте, убийц! А я не убийца!!! За что боролся Робеспьер и Жан-Жак Руссо? За что боролись отцы нашей демократии, ответь мне наконец?! Где равноправие, свобода и братство, где?! Конте, я вижу тебя в первый раз, но верю в твою невиновность! Вот что такое братство! Я не знаю, кто бедолага убитый, но я сочувствую ему и желаю расправы за него – вот это равноправие! И я жажду открытого разбирательства и следствия по произошедшему – это свобода!

– Ты идиот, Грег Ташлен, раз ты думаешь, что они будут аплодировать тебе стоя, выслушивая революционные речи и исторические трактаты о свободе личности! Да им закон не писан, им ничего не стоит проделать в твоей «свободной личности» сквозное отверстие. Ей-Богу, ты либо родился с золотой ложкой во рту, либо просто родился вчера, а то и час назад!

Ташлен плюхнулся на скамью, и сбавил тон:

– Но… Что же делать, Конте? Куда нас везут? Я лишь хотел сказать, что меня беспокоит… Что этот убийца на свободе, кем бы ни была его бедная жертва. И ещё то, что нам не предложили даже самого захудалого, бесплатного адвокатишку для защиты наших прав…

– А меня беспокоит тот факт Ташлен, что они слишком борзые. Здесь точно что-то нечисто, и уж точно они бы не стали так себя вести из-за какой-то начитанной старухи, которую разрубил на части спившийся Гамлет. Конечно, при условии, что она не жена президента республики…

Грег Ташлен притих и совершенно поник. Даже в затемнённой машине Конте увидел безграничное отчаянье в его глазах. Просидев в томных мыслях какое-то время, мсье писатель не выдержал напряжения и закрыв лицо руками, тихонечко разрыдался.

Омъёль 2-6-3-9 было ничто иным, как зашифрованная координата станции, на которой уже ждали особо опасных преступников – комиссара, находившегося в отпуске и писателя, находившегося на дне. Дело было настолько срочным, что не терпело малейших отлагательств, потому для Бёртона было проще провести допрос и установить все необходимые факты и обстоятельства на месте, чем тратить время на дорогу в Ниццу.