Книга Детектив на пороге весны, страница 333 – Татьяна Устинова, Татьяна Полякова, Анна и Сергей Литвиновы

Мы с мамой не знали о том, что с Талочкой, очень долгое время. Судили ли ее? И к какому наказанию приговорили? И где она находится? И только в сорок девятом году, спустя четыре года после того, как закончилась война, в наш дом в Краснодаре постучал изможденный человек в ватнике. Убедившись, что перед ним нахожусь именно я (он даже паспорт у меня проверил), передал мне скатанный в трубочку, наподобие козьей ножки, листок папиросной бумаги. Мужчина передал его, по-старомодному поклонился – и исчез, как будто его и не было. Листок оказался испещрен мельчайшими буковками. Почерк был до боли знакомым. Это оказалось письмо от Талочки.

Это ее письмо, – продолжила бабушка, – я долгое время помнила наизусть. Сейчас детали подзабылись, но вот что, в общих чертах, писала Талочка. Она сообщала, что жива, здорова и даже неплохо себя чувствует. Она действительно была арестована и приговорена по статье «пятьдесят восемь-десять» к десяти годам без права переписки, однако вопреки этому ее не уничтожили. (Ты знаешь, Лизочка, что приговор «десять лет без права переписки» был в те годы эвфемизмом смертной казни.) Талочка писала, что находится в лагере – но лагере привилегированном. Живут они в теплых домах, в комнатах по четверо, спят на чистом белье, едят досыта. Работой их не перегружают, и она надеется года через четыре, максимум пять, вернуться домой. А дальше в письме Талочки следовала фраза, которую я (сказала бабушка) запомнила на всю жизнь слово в слово: «На работе (писала Талочка, адресуясь к бабуленьке) у меня здесь часто возникает ощущение, что я вместе с тобой сижу на нашей скамеечке под грушей и рассказываю тебе о житье-бытье».

– Как-как? – донельзя удивленная, прервала я бабушкин рассказ.

Она снова повторила ту же фразу: «…Сижу на нашей скамеечке под грушей и рассказываю тебе о житье-бытье».

– И как ты думаешь, что это значило? – взволнованно спросила я.

– Я много думала и фантазировала над этой фразой, – покачала головой бабушка, – и уверила себя в том, что сталинские опричники пытались использовать Талочкины необыкновенные способности. Я выдумала себе, что существует специальная, очень засекреченная организация, которая изучает таланты Талочки и других людей, похожих на нее. Я решила, что военные и ученые в лагере исследуют ее умение точно ставить диагнозы, предсказывать будущее, видеть на расстоянии. Что над Талочкой и другими такими же необыкновенными людьми сталинские врачи ставят эксперименты и проводят опыты…^[6]

– Но ведь это очень похоже на правду! – воскликнула я.

– Да, – печально проговорила бабушка, – но мы об этом можем только догадываться.

– Ты не получала от нее больше никаких весточек?

– Нет, совсем, – покачала она головой. – А потом, когда началась реабилитация невинно осужденных, мы с мамой написали по поводу Талочки письмо в Генеральную прокуратуру. Довольно быстро маме пришел ответ: в период пребывания в местах лишения свободы, двадцать первого июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года, ваша дочь скоропостижно скончалась от остановки сердца. Место ее захоронения установить не удалось… Потом нам прислали бумажку, что Талочка посмертно реабилитирована…

– И больше вы о ней ничего не узнали?

– Официально – нет… Но… – Бабушка замолкла, как бы сомневаясь, нужно ли рассказывать дальше.