Онлайн книга «Детектив на пороге весны»
|
Лиза даже взяла для смеха бабушкину книжицу «В мире мудрых мыслей». Открыла раздел о любви. Похихикала над цитатами из Маркса и Луначарского. Мысленно возразила Торо: «Буйной любви надо страшиться так же, как ненависти». Зато со Львом Толстым согласилась: «Любить – значит жить жизнью того, кого любишь». Это как раз про нее. Художник. Опять натюрморт Теперь, что бы ни делал, я думаю о Лизе. С точки зрения творчества это оказалось даже полезным. Я снова взялся за натюрморт, начатый в Москве и не законченный: разномастные цветы, разложенные на кухонном столе. Раньше я представлял себе некую абстрактную женщину, принесшую эти букеты домой после дня рождения. Теперь я воображал себе, что это – Лиза. Она притащила их и любовно разложила на столе перед тем, как расставить по вазам. Оттого, что я думал о Лизе, краски на полотне сами собой становились какими-то особенно яркими. Я работал в двусветной гостиной баденского особняка. Работа спорилась, и я даже не замечал течения времени. Это классно – когда настолько увлекаешься, что не замечаешь, как проходят часы. Вдруг на улице возле особняка я заслышал шум мотора. Я подошел к окну: у крыльца парковался «Мерседес» моего мецената. Совсем некстати. Оторвет меня от работы. Жаль было тратить драгоценное светлое время на пустопорожнюю болтовню. Из «Мерседеса» вылез мой спонсор собственной персоной: седой, благообразный. С пассажирского сиденья выпорхнула девица-красавица: особа модельной внешности лет двадцати. Он увидел меня в окне и приветственно махнул рукой. Девица тоже сделала ручкой. Я поплелся открывать дверь. Прямо на крыльце меценат трижды смачно меня расцеловал. – Вот, Марина, рад тебе представить: это наш юный гений, надежда русского изобразительного искусства – Евгений Боголюбов. Девушка протянула мне узкую длинную руку: – Очень приятно. Модель была юная, прекрасная и, похоже, совершенно пустоголовая. Очевидно, ее роль (дневная) при моем меценате в том и заключалась, чтобы всем улыбаться и говорить «очень приятно». Я пригласил их в дом. Шевченко, не раздеваясь, прошелся по своей собственной гостиной, поцокал языком перед моим неоконченным натюрмортом, сказал с украинским акцентом: – Гарно, гарно! О, це дило! Потом скомандовал своей спутнице: – Маринка, давай возьми в багажнике продукты и шуруй на кухню. Сооруди нам там бутербродики, кофе, коньячку. А нам с художником потолковать трэба. Бессловесная Марина послушно удалилась на кухню. Шевченко сбросил плащ на кресло, плотоядно потер руки. – Ох, я сейчас такое расскажу – закачаешься!.. Вообще-то тебя надо плясать заставить. Ну да ладно, черт с тобой, ты ж у нас Суриков, а не Нуриев. Он обнял меня за плечо и зашептал – от него попахивало коньяком и старостью: – Знаешь, парень, что ты гений? Нет? Ну, так скоро узнаешь. О тебе все газеты писать будут. Ты знаменитый будешь, как гребаный Пикассо! – А что случилось? – поинтересовался я, слегка отстраняясь от его запаха. – Я твою картину продал! Ты понял?! Ту, где голая баба в винограднике. – Очень приятно. – А ты знаешь, за сколько я ее продал? За сто тысяч! Долларов!! Нет, ты понял? За сто тонн этих гребаных франклинов! Я усмехнулся. – Приятно, конечно. Он возмутился: – Приятно тебе?! И все? – Ну, а чего мне особо радоваться? Картина-то уже была вашей. Значит, и навар ваш. |