Книга Последний секрет на троих, страница 87 – Галина Владимировна Романова

– Я ничего не сделал, пап, – твердил сын, не поднимая на него глаз.

Конев видел только его макушку. И худенькие плечи. Его душили жалость и злоба.

Два часа назад позвонила классная руководительница его сына и неприятным голосом рассказала ему, что его Алеша курил вместе с девочками и мальчиками за школьной столовой.

– Он не курит, – произнес Конев после ее длительной тирады. И добавил твердо: – И не пьет.

– Я не говорила, что он пьет. Но он курил в группе своих ровесников.

– Я не почувствовал от него запаха сигарет.

На самом деле, когда он поцеловал сына в щеку, вернувшись с работы, никакого запаха сигарет не было. Чего она мелет?

– Значит, зажевал чем-то. Вы не представляете, насколько изобретательны подростки! – с непонятной радостью оповестила классная руководительница.

Он представлял много чего. Он являлся действующим сотрудником органов внутренних дел. Но рассказывать разные душераздирающие истории и приводить примеры он этой дуре не станет.

– Я понял, я уточню у своего сына, – пообещал Конев, пытаясь прервать нудный разговор.

– Это еще не самое главное. – Она поняла, что он пытается от нее отделаться.

– Слушаю.

– Сигареты были куплены им. Пачка находилась в его кармане.

Это было почти как удар под дых. Его сын, его Алешка, покупает сигареты на свои карманные деньги? Отец ему дает на мороженое и бургеры, а он покупает сигареты? Он порвет его, твою мать! Он лишит его всяческих денег! Он закроет его до первого сентября в комнате и не выпустит оттуда до линейки.

Но вслух Конев сказал совсем другое:

– Я правильно понял: вы обыскивали моего сына? Не имея на то никакого права и полномочий? Вы обыскали карманы моего сына?

Его тон говорил сам за себя. В нем присутствовали и удивление, и недовольство, и угроза.

В горле у классной руководительницы что-то булькнуло, она сбилась, извинилась и поспешила проститься. А он приступил к допросу. И чем больше он допрашивал, тем сильнее отстранялся его сын. Вечером он даже расплакался, пытаясь убедить отца, что он не курил. А сигареты спрятал, потому что попросила девочка. Это ее были. А утром Алешка не вышел к завтраку. И сказал, что в школьный лагерь больше не пойдет.

– Как хочешь, – стоя у закрытой двери его комнаты, Конев кусал губы. – Но завтрак никто не отменял.

– Нет аппетита.

– Алеша! Я готовил, старался, – повысил Конев голос.

– Пап, я не хочу. Не буду, – упирался Алешка.

Было понятно, что он обиделся на отца. И не за то, что тот накричал. А за то, что не поверил. На душе у Конева сделалось скверно. И все из-за этой дуры – классной руководительницы. Она виновата! Она оговорила Алешку!

Надо будет подробнее узнать о ней, о ее личной жизни. И при случае ударить наотмашь за то, что, не разобравшись, заклеймила его мальчика.

Он извинился перед сыном, сделал над собой усилие. И Алешка даже крикнул в ответ:

– Принято, пап!

Но к завтраку все равно не вышел. И не проводил его до двери. И от этого Коневу сделалось особенно худо. Алешка – это все, что у него есть в этой жизни. В нем ее смысл. В сыне и работе.

А работа не радовала. Все его расследование по факту двух убийств в Затопье рассыпалось на глазах. Все, у кого был мотив, имели алиби. И самая главная подозреваемая – Святова София – оказалась непричастной совершенно.

Он вошел в кабинет утром вторника в самом отвратительном настроении. Новикова в кабинете, который Конев ненавидел, не было. Тот отпросился на неделю по каким-то своим личным делам. Конев подозревал, что эти дела касаются нового места работы. Что-то в последнее время Новиков сделался слишком скрытным. И заискивающих улыбок становилось все меньше. Наверняка затеял перевод.