Книга В субботу рабби остался голодным, страница 45 – Гарри Кемельман

— И все-таки тут полно лазеек — достаточно для того, чтобы оправдать и Хирша.

— Так вы действительно думаете, что это было самоубийство? Почему же вы назвали это несчастным случаем?

— Отвечу сначала на ваш второй вопрос, рабби: потому что мы никак не могли бы доказать, что это самоубийство. Так что вполне естественно, что мы назвали это несчастным случаем, — так милосерднее по отношению к вдове. Не забывайте — самоубийство является преступлением, а мы не можем повесить на человека ярлык преступника без убедительных доказательств.

— А мой первый вопрос?

— Какой?

— Я спросил, считаете ли вы это самоубийством, если оставить доказательства в стороне.

— Нет, рабби, не считаю. Если вы расскажете, что кого-то обнаружили погибшим от выхлопных газов в собственном гараже, то первое, что придет на ум, — это самоубийство. Но на самом деле сколько угодно отравлений окисью углерода в результате несчастных случаев. Это очень коварная штука. Несколько лет назад одна юная парочка припарковала свою машину — старый, дырявый, раздрызганный драндулет — в самом центре, возле Хайленд-парка. Они собирались всего лишь пообниматься, но поскольку была середина зимы, холодно, они для тепла оставили мотор включенным. Выхлопные газы просочились в машину, и мы нашли их обоих мертвыми. Такое случается постоянно. Человек идет в гараж подремонтировать свою машину, из-за холода держит дверь закрытой и теряет сознание. Если его вовремя не находят, он покойник.

Есть и еще кое-что. Вы не поверите, но в таком небольшом городке, как наш, за время своей службы я видел довольно много самоубийц. Большинство из них, как ни странно, — молодежь, но были и взрослые. Взрослые почти всегда оставляют хоть какую-то записку. Подростки этого почему-то не делают. Может быть, просто хотят заставить родственников почувствовать вину. Знаете это стихотворение Эдвина Арлингтона Робинсона, рабби, — «Ричард Кори» — про паренька, который имел все, а потом почему-то пустил себе пулю в лоб? Холостяк способен на такое, но люди семейные, как правило, все-таки оставляют записку.

— Это ваш единственный довод? То, что Хирш не оставил записки?

— Есть и другой довод, хотя в суде он показался бы не слишком убедительным. В нашем городе сильно пьют. У нас тут полно весьма состоятельных людей, которым некуда девать свободное время, и они начинают пить. Потом, у нас хватает всяких нервных ответственных работников, которые наживают себе на службе язву, и они тоже пьют больше, чем позволяет здоровье. Наконец, здесь полно рыбаков, которые знают, как обращаться с бутылкой. Так вот, я никогда не слышал, чтобы среди этих пьяниц, которых в наши дни называют алкоголиками, кто-нибудь совершил самоубийство. Я однажды спросил у одного психиатра, который проводил тут лето, — почему? И знаете, что он ответил? Он сказал: потому, что они уже делают это. То есть он считает, что эти алкоголики — настоящие самоубийцы, только они убивают себя постепенно. Что-то в этом есть, а, рабби?

— Что ж, это я могу понять. А как с юридическими доказательствами — есть хоть что-то?

— Кроме отсутствия записки и того факта, что Хирш был пьян, — ничего определенного. И именно второе обстоятельство для меня является решающим. Обычно человек, который накладывает на себя руки, делает это с ясной головой. Мой опыт подсказывает, что, решаясь на этот последний шаг, он уже не ищет лазеек, потому что он все продумал и убедил себя, что это логичный и единственно возможный выход.