Книга Смерть в губернском театре, страница 18 – Игорь Евдокимов

Василий Безуцкий, его более молодой коллега, которому достался образ молодого купчика Разлюляева, напротив – бледнел, краснел, то пускался в длинные объяснения, то запинался и умолкал. Юноша был полным антиподом Селезнева – казалось, он искренне восхищался другими актерами, режиссером и хозяином театра. Из всей труппы он единственный не имел никакого опыта на подмостках, пройдя по рекомендации Сурина, его друга детства. На прямой вопрос Гороховского о недоброжелателях Филимоновой Василий потряс головой столь решительно, что чуть не потерял равновесие.

Что подводило Константина к собственным заметкам. Первой он опрашивал Елизавету Михайловну Костышеву, или Бетси, как ее называл Павел. Черкасов буквально ощущал буравящий взгляд друга на протяжении всего разговора с актрисой. Впечатления у него остались смешанными. Коллежский регистратор ни на секунду не усомнился, что Бетси переживает из-за смерти Татьяны, своей самой близкой подруги в театре. Они были погодками, обе переехали в город С. этим летом по приглашению Прянишникова: Татьяна – из Костромы, Бетси – из Самары. Несомненно, именно она была той подругой, что провожала Филимонову домой по словам вдовы Куплиновой.

Вместе с тем Константину чудилась в поведении и речи Костышевой какая-то двойственность. Он не мог понять, в чем дело – возможно, Бетси просто было свойственно излишнее кокетство. Но сыщика не покидало ощущение, что за всеми ее грустными улыбками, сдерживаемыми слезами и томными взглядами актриса прячет что-то действительно важное.

По сравнению с ней общение с двумя последними свидетельницами прошло исключительно прямолинейно. Аграфена Игоревна Остапова перешла к Прянишникову по наследству от старого, закрывшегося, театра. Пожилая дама охала и ахала, хваталась за сердце, закатывала глаза, а ее речь сливалась для Константина в сплошное кудахтанье. Выцедить из подобного потока мыслей хоть что-то полезное представлялось невозможным. К концу разговора, ценой разыгравшейся мигрени, Черкасов смог-таки уяснить, что Аграфена Игоревна воспринимала всю труппу (за очевидным исключением Селезнева), как своих подопечных. Она заваривала им травяные чаи, таскала угощения из дома, давала ценные (как ей казалось) советы, и бросалась мирить актеров при малейшей вспышке творческих разногласий. Именно ей было проще всего подлить яд в напиток Филимоновой, но, как и в случае с Осипом Эдмундовичем коллежский регистратор не мог представить, как Остапова украдкой вливает Татьяне страшный яд.

И если Аграфена Игоревна оставила после себя образ клуши-наседки, то ее дочь Марья явственно напоминала другое животное – невыносимый Руднев обязательно назвал бы наблюдения друга «анималистическими метафорами». Константин ничего не мог с собой поделать – на лице Марьи застыло столь благостное выражение круглого румяного лица и глаза, отражающие полное отсутствие представлений об окружающем мире, что в голову сам собой лез образ молодой буренки. Только юная коровка почему-то приняла облик человека и обрядилась в поношенное, но все еще опрятное зеленое платье. Единственная мелочь бросилась коллежскому регистратору в глаза перед самым окончанием опроса, когда Шалыгин разрешил свидетелям разойтись по домам. Пользуясь временным отсутствием опекающей маменьки, Марья подошла к красавцу Сурину и робко что-то спросила. Родион лишь смерил ее презрительным взглядом и отвернулся, не сказав ни слова.