Книга Башня. Новый Ковчег-2, страница 139 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Гром грянул неожиданно. Закон, в принятие которого никто не верил — у них в больнице уж точно, выстрелил Егору, что называется, в спину. В коридорах и в ординаторской шептались, ещё не зная, как правильно на него реагировать, но Ковалькову было не до этого. В мозгах билась только одна мысль — Варя, её операция, как же… что же теперь…

— Егор, — Мельников поднял на него глаза, запавшие, страшные, измученные бессонницею глаза на худом красивом лице. — Егор. Операция Варе будет сделана. Строго в назначенный день.

И Егор опять поверил.

Как Олегу это удалось, Ковальков так никогда и не узнал, но в больнице на двести тринадцатом операции шли вплоть до того самого страшного дня, когда там появилась бригада (кто-то метко окрестил этих убийц в белых халатах бригадами зачистки), и их мир изменился уже окончательно. Что там Мельников проворачивал для этого, какие бумаги подделывал, каких людей подкупал, для Егора, честно говоря, в те дни, да и в последующие тоже, было неважно. Он думал о Варе и, только когда операция прошла — «штатно», как сказал Мельников — Егор наконец-то выдохнул и снова почувствовал желание жить.

Ах, какое это было потрясающее, острое, пьянящее чувство. Какие там эпитеты и метафоры придумали поэты и прозаики, чтобы описать его — душа поёт, крылья за спиной, на седьмом небе от счастья — вот всё это и испытывал Егор. Расправлял крылья, пел и взлетал на то самое седьмое небо. И не замечал того, что происходит рядом. Не видел ни чужого горя, ни чужих слёз, ни чужой боли — ничего не видел, закрывал глаза, суеверно и мнительно опасаясь, как бы его опять не задело. И когда Мельников вызвал его к себе и начал издалека, осторожно прощупывая почву, подбирая слова, сразу понял, о чём это он и, пряча глаза, пробормотал:

— Нет, Олег. Извини, но в этой игре я — пас.

Егор был не готов участвовать в сомнительном и опасном мероприятии по спасению людей от закона, да людоедского, да безжалостного, поправшего все человеческие и этические нормы, но всё-таки закона. Егор только-только сбросил с себя тяжесть ожидания страшного и хотел одного — просто жить дальше. Вместе со своей Варей.

Олег его понял.

— Хорошо, Егор, — сказал сухо. — Твоё право. Не смею задерживать.

Больше Мельников ни словом не обмолвился с Егором об этом деле. Жизнь текла дальше. Егор работал, а Варя жила. И это было единственным, что имело значение для Егора Александровича Ковалькова. А когда Варя сообщила ему о своей беременности, разговор с Мельниковым и те укоры совести, которые нет-нет, да кололи Егора, и вовсе исчезли, вытесненные безмерным чувством счастья, которое накрыло его целиком.

Егор суетился, бросался из крайности в крайности, договаривался, старался устроить Варю получше. Нижний роддом, к которому они были прикреплены, он отмёл с негодованием сразу. Сам был врач и знал: чем ниже больница, тем хуже финансирование. А Варе нужен был особый уход.

Он радовался, как мальчишка, потому что ему удалось-таки через верных людей определить жену в больницу выше — на триста восемнадцатый, и когда Мельников однажды осторожно ему сказал: «Егор, я бы не советовал отправлять Варю туда, там сейчас главврачом Некрасова назначили», он лишь дёрнул плечом, отгоняя слова и тревогу в голосе Мельникова, как досадливую мошку.