Книга Башня. Новый Ковчег-2, страница 138 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— Варю ты б и сам прооперировать мог. Опухоль небольшая, метастазов нет. Я уверен, всё пройдёт штатно, — Олег, хоть и был младше Егора на пятнадцать лет, говорил ему «ты», на что Егор и не думал обижаться. И дело было не только в том, что Мельников в свои тридцать три года успел допрыгнуть до должности главврача, и не только в снобизме Олега, к снобизму тоже привыкаешь, дело было в том, что и за этим «ты», и за показной надменностью, и за чувством превосходства, которое Мельников никогда и не думал скрывать, за всем этим стояла надежда. Надежда, за которую люди часто цеплялись, как за последнюю соломинку, и за которую ухватился и он, Егор.

— Нет, Олег, не смогу. Не то, что боюсь, что рука дрогнет, просто не смогу.

Они стояли в коридоре, возле окна, огромного, в грязноватых подтёках снаружи. С их двести тринадцатого видно было лишь небо, голубовато-серое, монотонное, да узкая полоска тяжёлой и тёмной воды на линии горизонта. До одури осточертевший пейзаж.

Егор действительно не боялся, что дрогнет рука, и будь на месте его Вари другая женщина, он, возможно так же, как Олег, спокойно пожал бы плечами — рядовая же операция, но в том-то всё и дело, что Варя другой женщиной не была.

Егор Ковальков женился поздно, почти в сорок, и как-то нечаянно. Невысокий, худой, в молодости даже щуплый — такие как он и в тридцать лет со спины кажутся подростками, с рано наметившимися залысинами и большими некрасивыми руками, Егор у женщин популярностью не пользовался. Стеснялся, двух слов связать не мог и, махнув на себя рукой, полностью погрузился в работу, благо хоть работа доставляла удовольствие. Оперировал, частенько оставался на ночные дежурства вместо более удачливых в личной жизни товарищей, оставался охотно, по своей воле, потому что какая разница, на какой кушетке коротать ночи — в ординаторской или в своей холостяцкой квартире, если уж всё равно бок рядом никто не греет. И неизвестно, докуда бы он дошёл в своей аскезе, если б соседка по отсеку не сосватала ему Варю, маленькую, востроносую и некрасивую, похожую на юркую, испуганную птичку, и Егор сдался, сказал себе: ну пусть хоть такая жена, раз другой ему судьба всё равно не дала. Не обязательно же любить.

Он совершенно искренне так думал, подшучивал по-идиотски над ней, посмеивался, глядя, как краснеет кончик её острого носа, несоразмерно длинного на маленьком и некрасивом детском лице, и только когда Варе поставили страшный диагноз, вдруг растерялся, испугался больше, чем она, и однажды, вскочив посередине ночи с кровати, после нескольких бестолковых часов, проведённых без сна, вдруг понял, что любит. Любит эту женщину — маленькую, некрасивую, смешно краснеющую, не имеющую никаких особых талантов и достоинств, просто потому что она — его Варя.

Мало-помалу Егор успокоился. Даже когда перебирал дрожащими руками листочки с Вариными анализами и снимки в кабинете Мельникова, уже понимал, что почти спокоен — голова была ясная, и ум врача, острый и рациональный, быстро просчитывал все варианты. Да и мягкий голос Олега приносил облегчение. Мельников, этот спесивый гордец, жёсткий с подчинёнными, насмешливый с приятелями, при общении с пациентами и их родственниками кардинально менялся, словно сбрасывал надоевшую личину высокомерного позёра, обнажая то, что скрывается под ней — бережного и чуткого человека. Сейчас Егор был для Мельникова не подчинённым, а мужем пациентки, и Олег спокойно и чётко обрисовывал всю текущую картину, дополняя те рассуждения, что звучали и в голове самого Егора. И становилось легче. И даже плановость операции утешала, вселяла надежду.