Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 173 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— А Караев? — спросил Мельников. — Не забывайте, этот человек хитёр и опасен. К тому же, у меня есть все основания полагать, что в его руках Ника Савельева.

Олег принялся ещё раз пересказывать историю со служебной запиской. Пока они шли в приёмную, он изложил её буквально в двух словах — Борис ничего толком не понял. Сейчас картина стала вырисовываться чётче.

— Если Караев добрался до больницы, где сейчас Ника, то…

— Ники в больнице нет. Павел попросил Долинина переправить Нику к нему. А если верить тому, что сказала секретарша, Караев ушёл от Ставицкого минут за пятнадцать до нашего прихода, то есть примерно без пяти минут час или около того. Ника к этому времени должна уже быть на АЭС. По моим прикидкам, Долинин отправил за Никой отряд в двенадцать тридцать на том же военном лифте, на котором мы поднимались.

— То есть девочка в безопасности. Отлично, — с облегчением выдохнул Мельников. — Да и с мальчиком теперь, скорее всего, всё обойдётся.

— С каким ещё мальчиком? — Борис удивлённо вскинул брови.

— Ну с этим. С Сашей Поляковым. Я же говорил, это он подделал ту служебную записку и пропуск для Ники. Алекс Бельский. Чёрт, эта дурацкая путаница с именами. Он — сын Анжелики, внебрачный, всё это всплыло совсем недавно, мальчику, понятно дело, сменили фамилию, ну, вероятно, и имя заодно, хотя зачем, к чему… не понимаю.

— Поляков? — до Бориса только сейчас начало доходить, о каком Полякове шла речь. — Сын Анжелики? Откуда…

Раздавшийся за спиной женский смех прервал его на полуслове. Он резко обернулся.

— Ну да, Боренька. Сын. А чему ты так удивляешься?

Все слова и мысли вылетели из головы. Все, кроме одного вопроса, который крутился на языке и ответ на который он уже прочитал в полных презрения женских глазах, синих, холодных и… нет, не равнодушных. Есть женщины, которые никогда ничего не прощают. И одна из них стояла сейчас на пороге его кабинета.

— Чёрт, Боря, ноги убери. Я из-за тебя чуть не растянулся.

Борис открыл глаза, недоумённо уставился на Павла. Спросонья не мог понять, где он находится, и что здесь делает Савельев.

— Ты у меня скоро жить пропишешься, — Павел наклонился, поднял с пола игрушечного зайца, некогда розового, а сейчас уже изрядно замызганного, и, так и не выпуская зайца из рук, сел на диван напротив.

И этот заяц, и детские кубики, разбросанные по комнате, и стоявший на подлокотнике кресла стакан с грязной водой, в котором кисли две кисточки, и который Борис неловко задел локтем и чуть было не опрокинул, и сам Павел, похудевший, угрюмый, чужой, мигом заставили Бориса вспомнить, где он.

Последние два месяца (тут Пашка был прав) он действительно прописался у Савельева. Вечерами, покончив со своими делами, спешил не к себе, а в квартиру друга, сам не замечая, как это постепенно входит в привычку. Если б у него спросили: «Боря, а для чего, собственно, ты это делаешь?», он бы, наверно, ответил что-нибудь типа — поддержать Павла, ему сейчас нелегко и всё такое, но это было бы правдой лишь наполовину. Потому что самого Савельева он почти не видел. Или видел вот как сейчас: усталого, раздражённого, недовольного, мечтающего только об одном — чтобы все наконец оставили его в покое.

Настоящая же причина Бориных ежевечерних бдений в настоящий момент сладко спала на маленьком диванчике (его пришлось перенести в гостиную из кабинета Павла), подперев измазанным в краске кулачком такую же чумазую щёку. Рыжие кудряшки в беспорядке разметались по подушке, на правой ноге, выглядывающей из-под пледа, красовался спущенный носок. Смятое платье валялось на полу, тут же лежала и пижама, голубая майка с непонятной аппликацией на фасаде и такие же голубые штаны. У Павла была упрямая дочь — Борису вместе с няней удалось кое-как убедить её снять платье, но пижаму она отказалась надевать наотрез.