Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 96 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

С некоторых пор все её романы шли по одному и тому же сценарию: она выбирала себе мужчину, какое-то время они встречались, а потом… потом мужчина начинал на неё давить. Почему мы скрываемся? Неужели ты меня стесняешься?.. Анжелика выучила наизусть всё, что они могут ей сказать. Они даже говорили это одинаковым тоном, одинаково дулись, одинаково закидывали руки за голову, опрокидываясь на подушку и сколотив обиженное лицо. Некоторые, как Дэн, например, делали предложение, и это было особенно смешно. Уж куда-куда, а замуж Анжелика точно не рвалась, да ещё и за тех, кто был ниже её по положению, а они все были ниже — Анжелика намеренно выбирала себе таких мужчин, всегда, даже до того, как Савельев ввёл её в Совет.

Кто обжёгся на молоке, тот дует и на воду — дурацкая поговорка (кажется, её любила повторять Вика Мосина, школьная подружка, глупая пустышка, копирующая Анжелику во всём), но, надо признать, верная. Один раз обжёгшись, Анжелика теперь старательно дула на всё и досадных промахов в любви не допускала. Есть те, кто любят, и те, кто позволяет себя любить. И вторые всегда сильнее. У неё в своё время был хороший учитель, и урок этот она усвоила раз и навсегда.

— Ник, милый, ну зачем всё усложнять? Нас же всё устраивает, ведь правда? И потом, тайные встречи — это так романтично.

Сколько раз она произносила эти слова — рано или поздно подобные разговоры случались с каждым из её любовников. Говорила, видела их обиженные и иногда возмущённые лица, слушала с поднимающейся в душе тоской их речи. Они все стремились убедить её в обратном. И она знала заранее, что они скажут, ей ли было не знать. И да, она не любила этот момент. Не любила не потому, что ей опостылело слышать раз за разом одно и то же, и не потому, что опять заканчивалось что-то устоявшееся и удобное, и очередного лео приходилось заменять очередным сержем, подгоняя того под нужный размер, нет, всё было куда-как прозаичнее и страшней. Каждый раз, на какой-то, пусть и очень краткий миг, её словно разворачивало на сто восемьдесят градусов, и это уже не надоевший ей до чёртиков мужчина, утомительный и скучный, некогда остроумный, а теперь банальный и в чём-то даже пошлый, молил о любви — она сама унизительно выпрашивала милостыню у того, кто эту милостыню ей давать не собирался, и опять раз за разом переживала ситуацию, которую предпочла бы забыть, как страшный сон.

За восемнадцать лет любая история должна была износиться и полинять, как старая, сто раз перестиранная и побитая молью тряпка, и так, собственно, и происходило со всеми её неприятными воспоминаниями, но тут… тут это почему-то не работало. И чёрт его знает отчего, но перед глазами снова и снова вставало красивое, холёное лицо, подёрнутое скукой, губы, обычно изогнутые в ироничной насмешке, но в этот раз сложенные жёсткой, презрительной складкой, тёмная зелень глаз — очень тёмная, глубокая, похожая на море перед грозой.

— Анжелика, ну хватит. Не говори ерунды. Какая, к чёрту, беременность? Неужели ты думаешь, что я поведусь на эти дешёвые бабские уловки?

И резкий, раздражённый звук закрывающейся двери.

Об этой истории знала только Наташа Рябинина. Она же и помогла убрать концы в воду и убрать настолько глубоко, что, если б не Серёжа Ставицкий с его играми в генетику, это было бы похоронено раз и навсегда. И она же, Наташа Рябинина, подпитывала время от времени ненависть Анжелики — непреходящее чувство, в которое постепенно трансформировались любовь и сожаление…