Книга Башня. Новый Ковчег-3, страница 34 – Ольга Скляренко

— Аня!

Он шагнул ей навстречу и инстинктивно схватил за плечи, словно боялся, что она опять убежит. И ведь угадал. Она и хотела убежать. Как тогда, пару дней назад, когда попятилась от него, вжалась узкой спиной в закрытую дверь, не сводя с его лица своих чёрных глазищ.

Она его избегала. Избегала всё это время. И Павел знал. Видел. Да она и не скрывала особенно. Демонстративно отводила взгляд, деловито осматривала рану, уже почти затянувшуюся, сухо отдавала распоряжения маленькой смешной медсестричке Катюше. Или паршивцу Шорохову — вот уже кто тут совсем был неуместен, так это бывший ухажёр его дочери, глядящий на них с Борисом волчонком, словно только и ждал момента, чтобы укусить. Кирилла правда Анна по большей части ругала — парень всё же был неимоверно бестолков. А в основном она, конечно, разговаривала с Борисом, оставляя на долю Павла только профессиональные вопросы о здоровье и ничего больше.

Но Павел всё знал. Как бы она ни прятала от него свои глаза, как бы не прикрывалась Борькой и этими детьми, и сколько бы не продолжала играть в молчанку — он знал. Ровно с того момента, как увидел её неделю назад, растрёпанную, злую, обрушившую на Бориса всю силу своего гнева. Павел тогда только-только пришёл в себя после покушения и операции, с трудом говорил и соображал, голова была тяжёлая и мутная от наркоза, а боль, снова расправлявшая внутри свои когти, туманила сознание, мешала думать, пульсировала, подчиняя его себе, но этот её взгляд, да какой там взгляд — полвзгляда — бросила и тут же отвела глаза, этого Павлу хватило. Он всё понял. И за эти доли секунды ему открылся целый мир, словно он залпом прочитал роман великого классика. И боль, и страх, и готовность броситься спасать его, любой ценой, даже ценой своей жизни, и море нежности, и гора упреков — в этом взгляде было всё. И оно обрушилось на Павла каким-то сакральным знанием. А остальное не имело значения. С этой минуты они уже неслись навстречу друг другу, как два курьерских поезда — на полной скорости и без остановок, и то, что должно было произойти, произошло.

Павел поднял руку и осторожно коснулся её лица, провёл ладонью, нежно и бережно. Чуть приподнял пальцами за подбородок и заглянул в глаза, проваливаясь в них, как в омуты. Он видел там, на дне этих невообразимых глаз, себя и свою душу, видел огромный мир, не его, а их мир, а он столько времени жил без этого мира. Вот дурак!

Они столько лет пытались всё решить словами. Думали о чём-то, переживали, забившись каждый в своём углу, лелеяли обиды, выстраивали кучу препятствий, говорили друг другу тысячи ненужных, пустых и глупых слов. Горьких, обидных, жестоких, даже страшных и казавшихся непоправимыми. Отгораживались ярусами Башни, как будто это могло их разделить. А надо-то было только посмотреть друг другу в глаза. И всё.

И всё…

А ведь когда-то у них почти получилось.

В далёкой юности, когда он дрожащими руками ровнял ей криво отстриженные волосы, стараясь думать только про эти непослушные прядки, топорщащиеся и словно нарочно норовящие выскользнуть из-под лезвия туповатых ножниц в неумелых Пашкиных руках. Старался, но взгляд то и дело срывался, соскальзывал на её тонкую шею, такую беззащитную, на голые плечи, на бретельку лифчика, чуть врезавшуюся в нежную белую кожу. Ему мучительно хотелось дотронуться пальцами до её худенького, острого плеча, прижаться губами… Он тогда так испугался этих своих жарких мыслей, что совершенно потерялся, ничего не соображал, чего-то бормотал, а когда она наконец к нему повернулась — не смог совладать с собой, потянулся к ней, уже почти коснулся её губ.