Книга Опасная игра бабули. Руководство по раскрытию собственного убийства, страница 110 – Кристен Перрин

– Кто-то убил ее и не взял деньги? Из-за ребенка, – шепчу я. Подхожу к меньшей схеме расследования, с фотографией Эмили в центре. – Вот. – Я указываю на линию, ведущую к фотографии моего дедушки Питера. – В какой-то момент тетя Фрэнсис подозревала, что брат убил Эмили, чтобы удочерить ее ребенка. Тетя Фрэнсис боялась, что Эмили передумает, чтобы шантажировать ребенком Форда Грейвсдауна. Ближе к концу дневника есть эпизод, где тетя Фрэнсис идет в дом брата, а он стоит там с новорожденной мамой и говорит, что взял дело в свои руки.

Я смотрю на имя Питера на доске. Его перечеркивает толстая черная линия, выглядящая довольно свежей. Как и на имени Тэнси.

– Фрэнсис их вычеркнула, – заключаю я. – Наверное, она нашла деньги вместе с телом и все поняла.

Детектив Крейн щурится, пытаясь освоить новые сведения.

– Так вы хотите сказать, когда Фрэнсис нашла тело, которое вы прислали ей в сундуке… – При этих словах я морщусь. – Она проверила карманы пальто? И положила деньги обратно?

– Да! И это как ничто другое говорит об ее невиновности, потому что если бы в 1966 году она убила Эмили, то знала бы о содержимом карманов, ведь убийца сунул туда револьвер. И через столько лет тетя Фрэнсис наконец вычеркнула Питера из числа подозреваемых. Она нашла конверты и узнала почерк. Она поняла, что, «взяв дело в свои руки», Питер не причинил Эмили вреда. Он откупился от нее.

Я не озвучиваю другую свою мысль: Эмили не взяла бы деньги, если б знала, что вот-вот заполучит Форда. Зачем брать деньги и отдавать ребенка, ее главную ставку, если она может убедить Форда остаться с ней? Кажется, я уже близка к разгадке.

– Мне надо развеяться и подумать, – говорю я.

– Я провожу вас до комнаты, – отвечает Крейн.

– Не нужно, правда, все хорошо.

Мне просто необходимо чуть больше воздуха, но Крейн топчется рядом как телохранитель.

– Это не игра, Энни. Что бы ни задумала Фрэнсис.

Теперь он выглядит сурово – со скрещенными на груди руками и «голосом следователя», как я это называю. Этот тон как будто намекает: «Не забывайте, что я здесь главный». Вообще-то в какой-то степени мне это даже нравится, поэтому, проигнорировав его слова, я направляюсь в свою комнатку.

– Заприте дверь, – говорит он вдогонку, но я уже бегу вверх по лестнице.

На этот раз записка с угрозой лежит не под подушкой, а прямо на ней.

У меня пересыхает в горле, и, как и в прошлый раз, я нервно заглядываю в шкаф и под кровать – не прячется ли там кто, дожидаясь, пока я закрою дверь. Убедившись, что там пусто, выдыхаю, возвращаюсь к двери и запираю ее.

Бумага такая же – желтоватая, с напечатанным на машинке текстом.

Что ты о себе возомнила, глупая тварь? Ты заслуживаешь только яму в земле. Ты потаскуха и лгунья, и клянусь, я не успокоюсь, пока не сломаю твою цыплячью шею.

Я по-прежнему считаю, что меня не пытаются напугать этими угрозами, но все равно от слов на листке кровь стынет в жилах. Я представляю, как юная тетя Фрэнсис читала их, держа дрожащими руками. А потом вспоминаю разбитые монтировкой шкафы и рассыпанное по всей библиотеке битое стекло.

Насилие, нацеленное на Фрэнсис. Или на память о ней.

Перечитываю записку, мысленно переносясь в 1965 год. «Ты потаскуха и лгунья». Уолт. Это слова Уолта. В дневнике Фрэнсис он сказал, что все должны знать, кто такая Эмили, и назвал ее именно этими словами.