Книга Помеха справа, страница 34 – Елена Логунова

Статных парней ростом под два метра и со ступнями сорок пятого размера нынешняя молодежная мода в расчет не принимает, предпочитая ориентироваться на хлипких хоббитов со щиколотками не толще древка знамени ЛГБТ.

Не подумайте чего плохого, я вообще-то вполне толерантна, у меня даже есть такие хорошие друзья, которые на самом деле прекрасные подружки. Но среди представителей суровых мужских профессий я таковых пока что не встречала, а потому на явившееся мне дивное видение – следователя в кургузых штанишках и сияющих лаковых брогах – неприлично засмотрелась.

Под моим неотрывным взглядом видение заволновалось и нервно шаркнуло ножкой в сверкающей туфле с декоративной перфорацией.

– Елена Ивановна? Проходите, садитесь, – ухоженная рука, сверкнув бесцветным лаком на аккуратных ногтях, изящным жестом указала вглубь кабинета.

Я переступила порог и тоже уточнила:

– Антон Романович?

А то мало ли, может, дверь мне открыл не сам хозяин кабинета, а какой-нибудь его подследственный. Брачный аферист нетрадиционной ориентации, например.

– Да, это я, – развеяв мои сомнения, Антон Романович пропустил меня в кабинет и закрыл дверь.

Я огляделась, определяясь с направлением дальнейшего движения.

Кабинет у следователя Игнатова был не персональный – на троих, но я легко определила, какое из имеющихся рабочих мест занимает лично Антон Романович.

Два стола в кабинете оказались старомодными, довольно обшарпанными, с массивными тумбами и выдвижными ящиками, и крайне скудно декорированными стопками папок и файлов. Третий стол прибыл сюда из ИКЕА и представлял собой концептуальный предмет мебели в стиле минимализма из металла и стекла. На прозрачной поверхности лежал перламутровый минибук с яблочком на крышке, рядом – фирменный «молескиновский» блокнот. В специальной подставке из неотбеленного картона ровным заборчиком высились безупречно острые карандаши.

Несколько портил картину стул для посетителей. На него Антон Романович никакого облагораживающего влияния не оказал, сохранив этот казенный предмет мебели в первозданном виде. Странным образом это действовало успокаивающе и даже радовало глаз.

Проходя к стулу, я покосилась на стол в углу, где под прикрытием распахнутой дверцы шкафа кто-то энергично возился, издавая при этом негромкие стуки, звон, шуршание и тихие возгласы, показавшиеся мне ругательными.

– Степа, к нам гостья с телевидения, – укоризненно бросил в сторону шкафа Игнатов, обогнув меня по изящной кривой, чтобы занять свое место за концептуальным столом.

– А у нас ни чая, ни сахара! – расстроенным басом ответили из шкафа, после чего из-за распахнутой дверцы, как из-за театральной кулисы, выглянул стриженный под машинку плечистый парень в непритязательном свитере с вьетнамского рынка. – Здрасьте! – сказал он мне.

Я благосклонно кивнула ему. Вот! Вот нормальный опер!

– Есть матэ, сахарозаменитель в таблетках и капучино со вкусом бейлиса на стевии, – сообщил коллеге Антон Романович, судя по голосу – слегка уязвленный невысказанным, но легко угадывающимся упреком в предосудительном отсутствии гостеприимства. – И я с утра помыл все чашки и ложки с содой, так что они теперь безупречно чистые!

– И пустые, – нормальный опер закрыл шкаф и пошел к двери. – Попрошу у парней растворимого кофейку с рафинадом. Вам сколько сахара, девушка?