Книга Гремучий студень, страница 49 – Стасс Бабицкий

— Да чем их, барин, жевать-то? У нас с дедом пять зубов на двоих…

— Пробуйте, пробуйте! Пряники заварные, они во рту тают.

Старик взял угощение, понюхал и бросил обратно.

— Уж лучше’ть водки бы привезли! — вздохнул он, облизывая липкие пальцы.

Митя достал из кармана «пятидесятку» с казенной печатью.

— Найдется и водка.

— О! Так-то оно правильней.

Дед сколупнул сургуч ногтем и глотнул прямо из горлышка. Потом опомнился и прикрикнул на жену:

— Чегой застыла? А ну-ка’ть кружки неси!

Хозяин разлил всем поровну, подумал немного и слил половину из бабкиной кружки в свою.

— Ну, за встречу, люди добрые! — он выпил все, до донышка, вытряс последние капли себе на язык и посмотрел на гостей подобревшими глазами. — Вот мы и есть Бойчуки. А вы сами из каковских будете? Откудова внучка нашего знаете?

Митя хотел было ответить, но сыщик его перебил:

— Дело у нас общее. Оттуда и знаем.

— Понятно’ть, — голос деда ощетинился колючими нотками. — Тоже, значить, убивцы нечестивые.

— Вовсе нет, — Мармеладов резким жестом отмел подозрения. — Мы по университету знакомство имеем. Ехали мимо, вот он с оказией гостинцы и передал.

— Что ты мелешь, малохольный? — старик еще больше озлобился. — Бросил Фролка увинер… ситет. И уже давненько.

— Это так, — не смутился сыщик. — А недавно он вернулся на курс. Сдал экзамены за год, причем все — на высший балл.

— Ой, энто вы правы, барин. Фролушка у нас завсегда умненький был, — мелко закивала старуха. — Добрый мальчик, трудолюбивый еще. С малых лет помогал и в огороде, и по хозяйству. В церкву кажное воскресенье ходил, грамоте выучился по «Часовнику». Ангелочек наш, ненаглядный! Сбил его с пути истинного этот езуит.

— Который? — цепко спросил Мармеладов.

— Папаша евойный! Все беды наши через него идуть.

— Молчи, трещетка, — погрозил кулаком старик, — а то наболтаешь лишнего! Чегой вам любопытство тешить, барин? Позор весь давно похоронен, вместе с Анфиской.

Сыщик подал Мите и тот достал из кармана вторую четушку.

— А с другого боку, чегой бы не рассказать? — дед причмокнул губами и потянулся к бутылке. — Предание старинное, уже все отболело давно’ть.

На этот раз он налил себе побольше, бабке капнул чуточку, а остатки поделил между гостями. Мармеладов поднял кружку, но со всеми не выпил.

— Анфиса — дочь ваша?

— Племяшка, так выходит. Дочка брата старшого. Сам он давно преставился, мы девку-то и воспитали как свою.

— Красавица была. Коса до земли! Еще пятнадцать лет не сравнялось, а к ней уж сватов засылали. И тут энтот изверг, чтоб он околел без отпущения! — старуха быстро захмелела, и говорили сбивчиво. — Кажный вечер молюсь, чтоб ему в аду гореть, да чтоб бесы со всем усердием прожарили уд его окаянный!

— Кто же тот изверг? — уточнил сыщик, заранее предугадывая ответ.

— Барчук. Сын старого помещика, Ардальона Вениаминыча. А вы не знали? — почесал бороду старик. — У нас в деревне все знають.

— Подстерег ее, бедняжку, в лесу, да снасильничал, — бабка зарыдала, утирая слезы концом платка. — Такую красу загубил!

Митя допил водку одним махом, крякнул и утер усы.

— Неужто негодяй не признал сына?

— Не сразу’ть, — старик приобнял жену и погладил по плечу. — Мы к нему пошли, уговаривать, что не по-христьянски энто — девок портить. Барчук нас и слушать не стал. Потом ребятёнок народился, сызнова’ть пошли. Но и на этот раз прогнал, переляк^[14]. Бросился я в ноги к старому помещику. Так, мол, и так. Сороковой дён близится, крестить дитё пора, а отец родной от него нос воротить. Ардальон Вениаминыч человек был набожный. Отчихвостил сынка, тот мигом переменился. К нам приехал на коляске, до церквы довез…