Книга Смерть в Галерее, страница 86 – Марджери Аллингем

— Хорошо. Спасибо. — Он не шевелился. В темноте не было видно его лица.

— Иди же, — сказала она. Дэвид легонько сжал ее плечо. Он долго молчал, а потом крепко обнял ее И прижал к себе.

— Поедем со мной.

— Куда?

— В Голландию. Один Бог знает, куда я тебя зову, но давай рискнем… С моей стороны это, конечно, чистейший эгоизм.

— Почему?

Он расхохотался.

— О, дорогая, — сказал он. — Ты прелесть! Ты едешь?

— Я не могу. Филлида больна. Габриель там одна. Нет, я не могу. Я должна остаться с ними.

Он отпустил ее.

— Да, — неожиданно сказал он. — Да, конечно. — А потом быстро и горячо добавил: — Фрэнсис, будь осторожна. Никого не слушай. Ни о чем не думай. И ради Бога, ничего не говори. Присматривай за Габриель. Не оставляй ее одну ни на минуту. Ты меня понимаешь?

— Да. Чего ты боишься?

— Я не боюсь, — спокойно сказал он. — Но ты именно так должна вести себя. Послушай меня. Забудь обо всем. Не думай ни о чем. Не пытайся все это разгадать. Успокой

Габриель. Уложи ее и оставайся в ее комнате. И обязательно запритесь изнутри.

— Ты едешь в Голландию?

— Я не должен был тебе этого говорить. Это типично мужская ошибка. Непростительная ошибка. Ты никому не должна об этом рассказывать. Никогда, что бы ни случилось. Обещай. Дай честное слово.

— Да, — твердо сказала она. — Да, конечно. Честное слово. — В темноте ее слова прозвучали, как клятва.

Дэвид медленно и неуверенно пошел дальше, но потом вдруг вернулся и, наклонившись, быстро поцеловал ее. И, несмотря на трогательность этого прощального поцелуя и какое-то пугающее облегчение, она почувствовала боль. В следующую секунду он уже отпустил ее и осторожно пробирался по крыше.

— К сожалению, по радио в десятичасовых новостях дали слишком точное описание его внешности. Глупей. Теперь ему не удастся сбежать. Страна слишком маленькая, — с усмешкой разглагольствовал Годолфин, отодвигая тарелку.

Малая столовая была действительно невелика, электрический свет превращал полдень в вечер, и этот неестественный полдень был продолжением бесконечной путаницы всех последних недель. Фрэнсис сидела на другом конце стола, подбородком опершись на руки. Рядом остывал нетронутый завтрак. Ей казалось, что прошло уже сто лет после прошлой ночи. Она думала о вчерашнем прощании, как о каком-то размытом и неопределенном эпизоде в страшном и очень далеком прошлом. Эти двенадцать часов прошли во все нараставшем нервном напряжении. В доме царил хаос. Привычный распорядок был полностью нарушен, и все чувствовали себя на осадном положении.

После известия о втором убийстве толпа зевак вернулась на привычное место перед домом, но теперь их стало еще больше. Лишь тяжелые старомодные ставни на окнах служили преградой между потрясенными жильцами и жадными любителями сенсаций, которые терпеливо мокли под холодным дождем на площади.

На столе стоял какой-то странный набор блюд — нечто среднее между завтраком и ланчем. Миссис Сандерсон сделала все, что могла в это трудное время, когда еда стала последней в ряду жизненных ценностей этих людей. А Норрис, от которого остался лишь бледный призрак былого достоинства, неверной походкой принес с кухни поднос, на котором старинный китайский фарфор и потускневшее серебро странно соседствовали с холодными сосисками, картошкой в мундире, ветчиной, джемом и кофе.