Книга Заживо погребенные, страница 116 – Эдгар Аллан По

Я получил страшный удар, покатился под диван и спрятался там. Однако, пролежав четверть часа и прислушиваясь к тому, что происходило в комнате, уразумел довольно ясно denouement^[206]этой трагедии. По-видимому, г-н Мальяр, рассказывая мне о сумасшедшем, который подговорил своих товарищей к возмущению, сообщал о своих собственных подвигах. Дело в том, что этот господин действительно был директором лечебницы два-три года тому назад, но, в конце концов, помешался сам и превратился в пациента. Этот факт остался неизвестным моему дорожному товарищу. Смотрители, всего десять человек, были захвачены врасплох, вымазаны дегтем, тщательно облеплены перьями и заперты в подвал. Тут просидели они целый месяц, причем г-н Мальяр великодушно доставлял им, кроме дегтя и перьев (в чем и заключалась его «система»), пищу и воду. Вода накачивалась к ним ежедневно. Наконец, одному из пленников удалось выбраться на волю через водосточную трубу и освободить остальных.

Система поблажки, впрочем, с важными изменениями, была восстановлена в château; но я не могу не согласиться с г-ном Мальяром, что его способ «пользования» в своем роде очень хорош. Как справедливо заметил сам изобретатель, он «прост, удобен и не связан ни с какими затруднениями».

Прибавлю в заключение, что хотя я и разыскивал по всем европейским библиотекам произведения доктора Дегот и профессора Перье, но до сих пор мои поиски не увенчались успехом.

Ну-с, дорогой друг, за ваши грехи вы будете наказаны длинным, болтливым письмом. Да, повторяю, за все ваши выходки я намерена покарать вас самым скучным, многословным, бессвязным и бестолковым письмом, какое только мыслимо. К тому же я томлюсь в тесноте на этом мерзком шаре, вместе с сотней-другой canaille^[210], отправившихся в увеселительную поездку (странное понятие об увеселениях имеют иные люди!), и, очевидно, не ступлю на terra firma^[211]по крайней мере, месяц. Поговорить не с кем. Делать нечего. А когда нечего делать – это самое подходящее время для переписки с друзьями. Видите теперь, отчего я пишу это письмо, – из-за своей ennui^[212]и ваших прегрешений.

Итак, достаньте очки и приготовьтесь скучать. Во время этого несносного полета я намерена писать вам ежедневно.

Ах, когда же наконец человеческий ум создаст нечто Новое? Неужели мы осуждены вечно терпеть бесчисленные неудобства воздушного шара? Неужели никто не изобретет более быстрого способа передвижения? По-моему, эта мелкая рысца – сущая пытка. Честное слово, мы делаем не более ста миль в час, с тех пор как отправились! Птицы и те нас обгоняют, во всяком случае некоторые из них. Поверьте, я ничуть не преувеличиваю. Разумеется, наше движение кажется медленнее, чем оно есть в действительности, ибо вокруг нас нет предметов, которые позволили бы судить о нашей скорости, а также потому, что мы летим по ветру. Конечно, когда нам встречается другой шар, мы замечаем собственную скорость, и тогда, надо признать, дело выглядит не столь уж плохо. Хотя я и привыкла к этому способу передвижения, у меня кружится голова всякий раз, когда какой-нибудь шар пролетает в воздушном течении прямо над нами. Он всегда кажется мне гигантской хищной птицей, готовой ринуться на нас и унести в когтях. Один такой пролетел над нами сегодня на восходе солнца и настолько близко, что его гайдроп задел сетку, на которой подвешена наша корзина, и немало нас напугал. Наш капитан сказал, что, если бы наша оболочка была сделана из дрянного лакированного «шелка», применявшегося пятьсот и тысячу лет назад, мы наверняка получили бы повреждения. Этот шелк, как он мне объяснил, был тканью, изготовленной из внутренностей особого земляного червя. Червя заботливо откармливали тутовыми ягодами – это нечто вроде арбуза, – а когда он был достаточно жирен, его размалывали. Полученная паста в первоначальном виде называлась папирусом, а затем подвергалась дальнейшей обработке, пока не превращалась в «шелк». Как это ни странно, он некогда очень ценился в качестве материи для женской одежды! Из него же обычно делались и оболочки воздушных шаров. Впоследствии, по-видимому, удалось найти лучший материал в семенных коробочках растения, которое в просторечии называлось euphorbium, а тогдашним ботаникам было известно под названием молочая. Этот вид шелка за особую прочность называли шелковым бекингемом и обычно покрывали раствором каучука, кое в чем, видимо, похожего на гуттаперчу, широко применяемую и в наше время. Каучук иногда называли также гуммиластиком или гуммиарабиком; это несомненно был один из многочисленных видов грибов. Надеюсь, Вы не станете теперь отрицать, что я в душе археолог.