Книга Заживо погребенные, страница 28 – Эдгар Аллан По

сравнивая меня таким образом с героем, который в пылу битвы не заметил, что он мертв, и продолжал доблестно сражаться. Теперь ничто уже не мешало мне сойти с моего возвышения, что я и сделала. Но что уж такого особенно странного увидел во мне Помпей, я и поныне не знаю. Он разинул рот до ушей, а глаза зажмурил так крепко, точно собирался колоть орехи между век. Затем, сбросив свое пальто, он мотнулся к лестнице и исчез. Я бросила вслед негодяю страстные слова Демосфена:

и повернулась к своей любимице, к одноглазой лохматой Диане. Увы! Что за страшное зрелище предстало моим глазам! Неужели это крыса юркнула только что в нору? А это – неужели это обглоданные кости моего ангелочка, съеденного злобным чудовищем? О боги! Что я вижу – не тень ли это, не призрак ли, не дух ли моей любимой собачки сидит в углу с такой меланхолической грацией? Но чу! Она заговорила, и о небо! на языке Шиллера:

Увы! Сколько правды в ее словах!

Нежное создание! Она тоже пожертвовала собою ради меня. Без собаки, без негра, без головы, что еще остается несчастной синьоре Психее Зенобии? Увы, ничего! Все кончено.

Не могу припомнить, когда и где я впервые познакомился с этим красавцем-мужчиной – бревет-бригадным генералом Джоном А. Б. В. Смитом. Кто-то меня ему представил, в этом я совершенно уверен, в каком-то собрании – это я знаю точно – посвященном, конечно, чему-то необычайно важному, в каком-то доме – я ни минуты в том не усомнюсь, – только где именно, я почему-то никак не могу припомнить. Сказать по чести, при этом я испытывал некое смущение и тревогу, помешавшие мне составить хоть сколько-нибудь определенное впечатление о месте и времени нашего знакомства. По природе я очень нервен – у нас это в роду, и тут уже я ничего не могу поделать. Малейший намек на таинственность, любой пустяк, не совсем мне понятный, мгновенно приводит меня в самое жалкое состояние.

Во всем облике упомянутого господина было что-то… как бы это сказать… замечательное, – да, замечательное, хотя слово это слишком невыразительно и не может передать всего, что я подразумеваю. Роста в нем было, должно быть, футов шесть, а вид чрезвычайно властный. Была во всей его манере некая air distingue^[81], выдающая высокое воспитание, а возможно, и происхождение. В этом вопросе – вопросе о внешности Смита – я хотел бы позволить себе горькое удовольствие быть точным. Его шевелюра сделала бы честь самому Бруту – по блеску и пышности ей не было равных. Цвет воронова крыла – и тот же цвет, или, вернее, отсутствие цвета в его божественных усах. Вы замечаете, конечно, что о последних я не могу говорить без восторга; я не побоюсь сказать, что под солнцем не было других таких усов. Они обрамляли, а кое-где и прикрывали несравненные уста. Зубы бесподобной формы блистали невероятной белизной, и в подобающих случаях из его горла лился голос сверхъестественной чистоты, мелодичности и силы. Что до глаз, то и тут мой новый знакомец был наделен совершенно исключительно. За каждый из них можно было, не дрогнув, отдать пару обычных окуляров. Огромные, карие, они поражали глубиной и сиянием и слегка косили – чуть-чуть, совсем немного, как раз столько, сколько требуется, чтобы придать взору интересную загадочность.