Книга Заживо погребенные, страница 37 – Эдгар Аллан По

Итак, нет никаких причин для обвинений, возведенных на меня некоторыми неучами, – что я якобы не написал ни одного морального рассказа или, вернее, рассказа с моралью. Не этим критикам выводить меня на чистую воду, не им читать мне мораль, – впрочем, тут я умолкаю. Пройдет совсем немного времени, и «Североамериканское трехмесячное обозрение» заставит их устыдиться собственной глупости. Тем временем, чтоб избежать расправы – чтоб смягчить выставленные против меня обвинения, – я предлагаю вниманию публики нижеследующую печальную историю, историю, мораль которой совершенно ясна и несомненна, ибо всякий, кто только захочет, может узреть ее в заглавии, напечатанном крупными буквами. Прошу воздать мне должное за этот прием, гораздо более остроумный, чем у Лафонтена и всех прочих, что приберегают нравоучение до самой последней минуты, а потом подсовывают его вам в конце, словно изжеванный окурок.

Defuncti injuria ne afficiantur^[95]– таков был закон двенадцати таблиц, а De mortuis nil nisi bonum^[96]– тоже прекрасное изречение, хоть покойный, о котором идет здесь речь, возможно, всего лишь покойный старый диван. Вот почему я далек от мысли поносить моего почившего друга, Тоби Накойчерта. Жизнь у него, правда, была собачья, да и умер он, как собака; но он не несет вины за свои грехи. Они были следствием некоторого врожденного недостатка его матери. Когда он был еще младенцем, она порола его на совесть: выполнять свой долг всегда доставляло ей величайшее наслаждение – на то она и была натурой рационалистической, а дети – что твои свиные отбивные или нынешние оливы из Греции – чем больше их бьешь, тем лучше они становятся. Но – бедная женщина! – на свое несчастье она была левшой, а детей лучше вовсе не пороть, чем пороть слева. Мир вертится справа налево, и если пороть дитя слева направо, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый удар в нужном направлении выколачивает из дитяти дурные наклонности, а отсюда следует, что порка в противоположном направлении, наоборот, вколачивает в него определенную порцию зла. Я часто присутствовал при этих экзекуциях и уже по тому, как Тоби при этом брыкался, понимал, что с каждым разом он становится все неисправимее. Наконец сквозь слезы, стоявшие в моих глазах, я узрел, что он отпетый негодяй, и однажды, когда его отхлестали по щекам так, что он совсем почернел с лица и вполне сошел бы за маленького африканца, я не выдержал, пал тут же на колени и зычным голосом предрек ему скорую погибель.

Сказать по правде, он так рано вступил на стезю порока, что просто диву даешься. Пяти месяцев от роду он нередко приходил в такую ярость, что не мог выговорить ни слова. В шесть я поймал его на том, что он жует колоду карт. В семь он только и делал, что тискал младенцев женского пола. В восемь он наотрез отказался подписать обет трезвости. И так из месяца в месяц он все дальше продвигался по этой стезе; а когда ему исполнился год, он не только отрастил себе усы и ни за что не желал их сбрить, но и приобрел недостойную джентльмена привычку ругаться, божиться и биться об заклад.

Это его в конце концов и погубило, как, впрочем, я и предсказывал. Склонность эта «росла и крепла вместе с ним», так что, возмужав, он, что ни слово – предлагал биться с ним об заклад. Нести что-нибудь в заклад он и не думал – о нет! Не такой он был человек, надо отдать ему должное, – да он скорее стал бы нести яйца! Это была просто форма, фигура речи – не более. Подобные предложения в его устах не имели решительно никакого смысла. Это были простые, хоть и не всегда невинные, присказки – риторические приемы для закругления фразы. Когда он говорил: «Готов прозакладывать тебе то-то и то-то», – никто никогда не принимал его всерьез, и все же я счел своим долгом вмешаться. Привычка эта безнравственна – так я ему и сказал. Вульгарна – в этом он может положиться на меня. Общество ее порицает – это чистейшая правда. Она запрещена специальным актом Конгресса – не стану же я ему лгать. Я уговаривал – бесполезно. Я выговаривал – тщетно. Я просил – он скалил зубы. Я умолял – он заливался смехом. Я проповедовал – он издевался. Я грозился – он осыпал меня бранью. Я дал ему пинка – он кликнул полицию. Я взял его за нос – он сморкнулся мне прямо в руку и заявил, что готов прозакладывать голову черту: больше я этого опыта не повторю.