Книга Заживо погребенный, страница 50 – Арнольд Беннет

Толпы однако никакой не наблюдалось. Люди проходили туда-сюда, как если бы в десяти милях от них никакого не было шедевра. Вот, правда, служанка, красными руками обнимая каравай, остановилась поглазеть на витрину, но сразу снова побежала мимо.

Первым бессознательным побужденьем Прайама было ворваться в лавку и потребовать с табачника объяснения сего феномена. Но он, разумеется, одумался. Разумеется, он понял, что своим наличием в витрине картина обязана исключительно заботам Элис.

Он медленно побрел домой.

Она выбежала в прихожую на хруст его ключа.

— Ой, Генри, — заговорила она возбужденно, — я что хочу сказать. Прохожу я мимо лавки мистера Эйлмера, а он витрину украшает, и вдруг меня прямо как стукнуло: он же твою картину может выставить. Ну, я подбегаю и его спрашиваю. Он говорит, пожалуйста, но только, говорит, надо ее сейчас же принести. Ну, я сбегала и принесла. Он рамочку нашел, и надпись сделал, и про тебя расспрашивал. Такой любезный. Ты сходил бы, глянул. Думаю, ее и купить могут, ничего не будет удивительного.

Прайам сначала ничего на это не ответил. Просто не мог.

— А что Эйлмер про нее сказал? — спросил он, погодя.

— Ой, — заторопилась жена, — ну, в общем, мистер Эйлмер в таких делах не специалист. Он же по другой части. Просто ему хотелось нам услужить. Я видела, так он хорошо ее пристроил.

— Ну что ж, — сдержался Прайам, — и ладно. А не пора ли нам обедать?

Странно — и что у нее за отношенья с этим Эйлмером! Ведь это она порекомендовала ему Эйлмера, когда, в первое утро своего пребывания в Патни, он спросил: «А водятся ли в этом блаженном краю приличные табачники?» Кто знает, может, если б не безнадежно больная, лежачая жена табачника, быть бы Элис миссис Эйлмер. Да, очень похоже, что Эйлмер безответно влюблен в Элис. Как хорошо однако, что Элис не досталась Эйлмеру. Прайам уже себя не мыслил без нее. Несмотря на ее взгляды насчет изобразительного искусства, Элис была его воздух, атмосфера, его кислород. А вдобавок зонтик, защищавший его от града неприятных обстоятельств. Что за странная однако штука — любовь! Именно силою любви его картина попала в витрину табачника.

Какая бы сила ее туда ни поместила, никакою силой ее оттуда не удавалось вызволить. Неделями стояла она в витрине, и никакой толпы не собирала, не вызывала никакого шума! Ни единого слова в газетах! Лондон, признанный центр мирового искусства, как воды в рот набрал, жил себе, как ни в чем не бывало. Единственное непосредственное следствие очередной выставки Прайама было то, что он переменил табачника и направление своих прогулок.

Но вот произошло еще одно невероятное событие.

Однажды вечером Элис, вся светясь, положила пять соверенов в руку Прайама.

— Продалась за пять гиней, — объяснила она, ликуя. — Мистер Эйлмер себе ничего взять не захотел, насилу я ему несколько шиллингов всучила. Как замечательно, ну прямо замечательно! Нет, но я же сразу говорила, что по-моему это очень красивая картина, — поспешила она прибавить.

На самом деле, то поразительное обстоятельство, что картина, которую нарисовал на чердаке ее Генри, продалась за столь крупную сумму, как пять фунтов, сразу возвысило его искусство в ее глазах. Отныне не приходилось считать его работу блажью безобидного безумца. И ей уже искренне казалось, будто она сразу раскусила, что в этом что-то есть.