Книга Только не|мы, страница 84 – Игорь Толич

— Понимаете, — поделилась со мной как-то Елена, — Валдис не болен в том смысле, как мы привыкли об этом думать. Он просто иначе мыслит. Мы можем смотреть на один и тот же предмет, например, на кастрюлю, и для большинства людей она будет ассоциироваться с едой, с кухней или с тем материалом, из которого она сделана, но для Валдиса кастрюля может пониматься совсем иначе. Например, он будет видеть в ней круг или заметит, что ручки приварены на разной высоте с разницей в один миллиметр. Понимаете? Он другой. Но какой именно, никто пока не знает. И ещё неизвестно, возможно ли это как-то узнать.

Своим письмом Елена невольно дала мне зыбкую надежду. Надежду, что есть хоть какой-то шанс достучаться до маленького мальчика, который давно закрыл любой доступ к себе. Всё-таки его замкнутость умела, пускай медленно, но расширяться. Меня грела эта мысль. И я решила отпраздновать свою победу в споре с логикой и пессимизмом. Сегодня они уступили место тихим чудесам.

Я налила себе бокал виски, зажгла свечи, включила кино из Рождественской подборки. Сидя под пледом и наслаждаясь каждым глотком янтарного напитка, я погружалась в дремоту уютного вечера наедине с собой. Ноутбук лежал рядом на случай, если мне вновь захочется что-нибудь сочинить. Всё-таки столько впечатлений благоприятно отражались на творческом порыве.

И я почти уснула, сомлев от алкоголя и неторопливого течения сюжета фильма.

Меня разбудил сигнал, донёсшийся из-под крышки ноутбука. Таким сигналом электронное устройство оповещало меня о приходе нового письма на почтовый сервер.

Почему-то я сразу решила, что вряд ли меня потревожила рекламная рассылка — время было позднее, вот-вот должно было наступить Рождество. Я почти слышала, как запевают ангелы на небесах, и в такой трогательный момент рассылку с предложением купить какую-нибудь безделушку можно было бы смело отнести к богохульству.

Я не ошиблась.

Мне пришло письмо, отправитель которого никак не давал о себе знать вот уже целый год.

Самое страшное в любой потере — не столько сама потеря, хотя и о ней можно стенать годами, но несравнимо горше и тяжелее осознавать себя фактической причиной этой потери. Тем, кто собственными руками, словами, поступками задушил девственную чистоту счастья, размазал грязной подошвой плод титанического труда, куда вобрались бесценные сокровища нашего бренного мира — любовь, доверие, родство душ.

И к своему убийственному стыду я понимала, что повинна в уходе Тони.

Я, я, я вынудила его уйти. Как глупо, как бессмысленно…

Первым моим порывом было кинуться на закрывшуюся дверь с криком: «Не уходи!», но я стояла, будто памятник безжалостной гордыне, молчала, и даже слезинки не пролилось из моих глаз.

«Вот и иди к своей Кате!» — подала язвительный голос во мне женская ревность.

Она вслепую колотила словами дряблую пустоту, проклиная прожитые вместе с Тони месяцы — месяцы счастливой эйфории, воздушных замков, заживо сгоревших надежд. И чтобы вскрыть мне вены, чтобы разом отторгнуть из меня всё то, что значил в моей жизни Тони, воображение стало рисовать мне жуткие картины: как Тони сейчас напивается в баре, как клеит какую-то дешёвую девку, похожую на высохшую мумию, как после ползёт к Кате и клянётся ей в вечной любви, а после трогает её, целует в надменный рот, запуская туда язык, бросает на кровать и срывает одежду — с неё и с себя.