Книга Грабитель с детским зонтиком, страница 46 – Арм Коста

– Манукян неоднократно проявлял настойчивый интерес к моей супруге, товарищ Гукасов, хоть она и отказывала ему, говорила, что замужем, имеет детей. Что я должен был сделать, если он по-человечески не понимает? – с гневом произнёс Феликс. – Что бы сделали вы, если бы возле вашей жены тёрся кто-то?

– Необязательно варварство устраивать, мебель крушить в чужом доме. Нехорошо ты поступил, Калачан, – участковый журил Феликса. – Манукяна ты побил понятно за что, но тебя привели сюда не только за это!

– А ещё за что? – Феликс всполошился.

– Кажется, ты к нам очень надолго.

– Я вас не понимаю?

– Сделай звук магнитофона потише, – участковый обратился к своему коллеге, стоящему за спиной Феликса. – Или выруби вообще, ужасное звучание, невыносимо слушать. Не умеют в нашей стране делать хорошие шарманки, нам бы сюда что-нибудь заграничное, японское…

Коллега Гукасова подошёл к устройству, которое находилось на деревянной тумбе у двери, и грубо потянул за шнур.

Участковый важным тонном заявил:

– Калачан, тебя видели при совершении другого преступления, и довольно тяжкого, – Гукасов укоризненно просверлил Феликса взглядом.

Феликс опустил голову вниз.

Правоохранитель не спешил нарушать наступившую паузу, чем дольше она тянулась, тем больше участковый убеждался в виновности задержанного.

«Универмаг… тот прохожий меня узнал… ну всё… крышка мне…» – Феликс пытался осмыслить происходящее.

– Супругу за какие такие заслуги избиваешь? – прервал тишину осуждающий голос милиционера.

Феликс вскочил со стула, дёрнув руками: они по-прежнему были скованы наручниками. Тяжёлая рука второго, стоящего за спиной Феликса милиционера вернула взволнованного и возмущённого молодого человека на место.

– Я Машу даже пальцем тронуть не могу – не то что ударить! Да и за что? Она прекрасная жена и самая лучшая мама на свете! Мы за восемь лет с ней раза три от силы повздорили! – Феликс оправдывался перед участковым как школьник, разбивший мячом окно в коридоре. – Посудите сами, товарищ Гукасов, если бы я был плохим мужем – да на меня бы уже миллион заявлений лежало бы в участке от неё.

«А парень прав», – подумалось Гукасову, – «ни одной жалобы на него не поступало… Подумаешь, избил ухажёра жены…»

Участковый осторожно поднялся со своего стула, распрямился, подул на снятую с головы фуражку, отряхнул с неё невидимую пыль и заново надел на лысоватую голову.

– Вот что, Калачан, – грозно обратился к Феликсу участковый, резко взяв в руки заявление Манукяна, – нормальный ты мужик, толковый, но закон есть закон. «Ударил человека – значит, преступник – в тюрьму».

– Манукян ведь жив, цел и невредим? – Феликс задал свой вопрос и вновь вскочил со стула.

– Жив, цел, но побои снял – справка из больницы имеется, – в голосе Гукасова слышались ноты безысходности и лютой усталости. – Ревность никогда и ни к чему хорошему не приводила: накладывает отпечаток на человека. Знаешь, сколько ревнивцев у нас по тюрьмам сидит? Отомстил за невесту или жену – зато клеймо на всю жизнь. Всё, сломан человек, даже на работу никто не возьмёт, а женщина к другому ушла. Посиди и подумай, дружок, чутка. Завтра тебя переведут в камеру предварительного заключения.

Милиционер махнул рукой своему коллеге, чтобы вывел Феликса из кабинета. Тот потащил задержанного по коридору, в котором на три неработающих лампочки приходилась одна горящая.