Книга Убийство в Венеции, страница 35 – Ян Мортенсон

— Он, похоже, не очень симпатичен, — согласился я. — На меня он произвел впечатление избалованного и плаксивого ребенка, переевшего шоколада. Такое ощущение, что он всю жизнь прожил дома, а постель заправлять так и не научился. Все, что хотел, получал от своей добренькой мамы. Это она ему «Порше» подарила?

Барбру удивленно посмотрела на меня, по затем рассмеялась:

— Честно говоря, понятия не имею. Однако, судя по его зарплате, точно подарила. Знаешь, мне всегда было как-то непонятно — Гуннар всю жизнь шикарно живет. Обедает в «Операчелларен» или «Гурме», время от времени выезжает за границу, одежду покупает исключительно в дорогих магазинах. Пыжится произвести впечатление некоего дэнди, блестящего, состоятельного представителя высшего сословия, занимающегося искусством исключительно как хобби. Эдакий шведский Оскар Уайльд, только без сексуальных склонностей.

— Понимаю, — подхватил я. — И без одаренности Оскара Уайльда, насколько я успел заметить. — И мы оба рассмеялись.

— Только Гуннар Нерман не единственный, кто радуется сегодня вечером, — сказала она, помолчав, на этот раз уже Серьезно, и подняла на меня глаза, показавшиеся мне еще большими в блеклом свете сумерек.

— Стоим, болтаем, — сказал я. — А ведь ты, наверное, голодная.

— Честно говоря, у меня не было времени думать о еде. Все так похоже на кошмар, вот я сейчас проснусь и скажу! как хорошо, что это лишь сон. Я совершенно не могу осознать, что все случилось на самом деле.

— Понимаю. У меня похожее чувство. Я знал Андерса всю жизнь, и еще вчера вечером мы сидели, разговаривали о Бакке. А теперь вот он умер, его нет. Должно пройти время, прежде чем все забудется. Ты, во всяком случае, должна поесть. Иначе ты вообще ничего не сможешь.

Она благодарно улыбнулась.

— Если подумать, то я все-таки здорово проголодалась. Я ведь не завтракала и не обедала по-настоящему. Кофе с бутербродом на автозаправке неподалеку от Эскильстуны — это не совсем то, что рекомендует комиссия по социальным вопросам.

Мы пошли на кухню. Я достал несколько свиных отбивных из морозильного шкафа и разморозил их в микроволновой печке — благословении ленивых холостяков. Соорудил зеленый салат, откупорил бутылку божоле, зажег свечи и выставил посуду.

Я не хотел сидеть в столовой. Кухня казалась как-то надежнее, обжитой буднями. А нам обоим нужно было именно это — утешение и уверенность в привычной обстановке.

— Расскажи мне о своих друзьях, — сказал я и подал ей блюдо с поджаренными отбивными.

— О моих друзьях? — Поначалу она, казалось, не поняла, но быстро сообразила, что я имею в виду. — Так что же мне рассказать? — Она задумчиво смотрела, как я наполнял ее высокий бокал пурпурным вином. — Позволь начать со Свена Лундмана, как с самого старшего. Начну с того, что он — один из виднейших шведских историков искусства и, если бы не предпочел работу в музее, был бы по-прежнему профессором в каком-нибудь национальном или зарубежном университете. Он ведь специалист по XVIII веку, французскому искусству XVIII века, его докторская диссертация посвящена Фрагонару.

— Он мне нравится, — вставил я и поднял бокал. — Сколь! За Фрагонара! И за его прекрасных дам на качелях, что взмывают к кудрявой листве-рококо!

— Это верно. — Она улыбнулась. — Так что Свен добился безукоризненной академической карьеры и многое сделал для развития исследовательского направления. Однако даже хорошо, что он уходит, потому что теперь сможет полностью посвятить себя исследованиям и избежать всего остального. Администрирования и интриг.