Книга Истинная за Завесой, страница 5 – Натали Карамель

Боль была всепоглощающей. Физической – жжение в легких, разрывающее горло, сдавливающее тело. И душевной – от ужаса, от нелепости, от невыполненного долга. Бабушка… жива… а я… Мысль не закончилась.

И вдруг… боль начала отступать. Не потому, что стало легче. А потому что ощущения тела стали… туманными. Отдаленными. Как будто смотришь на экран. Холод грязи больше не жёг. Давление на грудь ослабло. Даже удушье… оно было, но уже не требовало воздуха. Тело больше не нуждалось в нем.

Темнота осталась. Густая, абсолютная. Но это была уже не темнота болота. Это было… Ничто. Или Все? Не было ни холода, ни тепла. Ни боли, ни страха. Только странная, звенящая тишина. И в этой тишине, как наковальня, отдавались те самые, нелепые слова.

Они вибрировали в пустоте, где больше не было ушей. Звучали прямо в… сознании? В том, что осталось от Кати после того, как ее тело перестало биться в грязных объятиях болота.

Она… слышала. Но не ушами. Слова были здесь, с ней. Частью этого нового, непостижимого состояния. Она не дышала. И ей не нужно было дышать. Она была… душой? Призраком? Эхом?

Слова бабушки звенели в безвоздушной пустоте, единственная нить, связывающая ее с чем-то знакомым. Обещание? Проклятие? Билет в один конец?

Темнота сгущалась или рассеивалась? Катя не могла понять. Было только ощущение движения. Падения? Плавания? И эти слова. Все громче. Все отчетливее. Становясь каркасом нового мира в кромешной тьме старого.

Боль была первым, что вернулось. Не всепоглощающая ледяная агония трясины, а глухая, разлитая по всему телу ломота. Будто ее переехал каток, а потом собрали кое-как. Каждый вдох давался с усилием, грудная клетка протестовала тупой болью. Катя застонала, прежде чем смогла открыть глаза.

Свет. Мягкий, рассеянный, золотистый. Он бил в глаза, заставляя щуриться. Когда пелена рассеялась, Катя замерла, забыв на мгновение и боль, и страх.

Она лежала не в грязной луже посреди леса, не в холодной больничной палате спасателей. Она лежала на невероятно мягкой, огромной кровати под балдахином из струящегося шелка цвета слоновой кости. Высокие потолки были украшены сложной, воздушной лепниной – завитки, розетки, ангелочки. Стены, обтянутые бледно-золотистым штофом, сверкали позолотой картинных рам и бра в виде стилизованных драконов, держащих в пастях матовые шары света. Мебель – из темного, почти черного дерева, инкрустированного перламутром и серебром – выглядела так, будто ее только что вынесли из запасников Эрмитажа. Везде – вазы с невиданными цветами, статуэтки, тяжелые бархатные портьеры. Воздух пах пылью, воском, дорогими духами и… чем-то еще, неуловимо чужим.

Больница? Для миллиардеров? Или... Мысль оборвалась сама собой. Слишком уж это походило на декорации к историческому фильму. На покои Екатерины Великой, если бы те были выдержаны в светлых, почти белых тонах. Красота была ослепительной, но холодной, чужой. Катя почувствовала себя букашкой, затерявшейся в золоченой шкатулке.

Шорох у двери заставил ее вздрогнуть. Дверь приоткрылась бесшумно, и в щель протиснулась девушка. Лет восемнадцати, не больше. Огненно-рыжие волосы были аккуратно собраны в тугую косу, лицо – бледное, с веснушками и огромными, очень серьезными зелеными глазами. Она была одета в простое, но добротное платье темно-синего цвета, напоминающее по форме фартук горничной, но без белых вставок. Девушка кралась на цыпочках, ее взгляд сразу же нашел Катю и замер, полный тревоги и… надежды?