Книга Ваш милый думает о вас, страница 149 – Елена Арсеньева

– Этого не может быть… – прошипела Ванда, как бы не веря глазам своим, и Юлия, взглянувшая на нее, тихо ахнула, увидев, как вдруг изменилось, почернело ее лицо, словно вместо крови желчь текла в ее жилах, а не то яд. – Как ты нас нашел?!

– Мой маневр – искать и бить! – улыбнулся Зигмунд. – Правда, нынче получилось не как у старика Багратиона: сперва пришлось бить, потом – искать. Твои люди, Ванда, легко развязали языки под страхом смерти. Правда, я не ожидал, что застану здесь свою жену.

– А что, она третья лишняя? – усмехнулась Ванда. – Ну так прогони ее, а я оседлаю тебя… как нынче ночью, только теперь, надеюсь, ты сможешь меня порадовать не только красотой твоей, но и мощью.

Мгновенная судорога прошла по лицу Зигмунда.

– Да… Утром я поверил было, что во сне я имел дело с одной из зловредных и похотливых кикимор, которые время от времени набрасываются на мужчин, пытаясь утолить свою нечистую похоть! Но я не зря постоял за дверью, прежде чем войти сюда: услышал весь твой монолог. Надо сказать, был он длинноват, однако я рад, что ты все рассказала моей жене, и теперь она перестанет думать, будто вышла замуж за негодяя. Думаю, в твоей искренности можно не сомневаться: предсмертная исповедь всегда искренна.

– Пред-смерт-ная? – с запинкой повторила Ванда. – Почему это – пред…

Она не договорила, и такое беспомощное, жалобное, невинное выражение взошло на ее лице, она так порывисто прижала руки к груди, слезы так безудержно хлынули из ее глаз, что Юлия содрогнулась от боли в сердце, вновь увидев перед собой эти ласковые, отважные глаза Ванды, помогающей ей взобраться на лошадь или вытаскивающей ее из подземелья, где, гогоча, наступал на Жалекачского «золотой гусь»… Но в тот же миг она вспомнила узкий как лезвие прищур этих глаз, когда она цеплялась за край плота, а течение водило, утаскивало ее в глубину – и только сокрушенно покачала головой, подавленная зрелищем этого лицемерия… лицедейства! И Зигмунд словно бы повторил вслух ее мысли:

– Я люблю комедию только на сцене.

Ванда провела по лицу скрюченными пальцами, а когда опустила руку, трагическая маска исчезла: циничная улыбка играла на ее румяных устах, но в глазах билась тревога.

– Ты можешь хоть наизнанку вывернуться, Ванда, – равнодушно сказал Зигмунд. – Но дело твое гиблое. Гнилое! Твое – и всех мятежников. В настоящее время, как никогда, славно быть подданным России. Сейчас бы самый раз призвать сюда Дмитрия Донского, чтобы с трепетом сказать иноплеменным: «Языки, ведайте: велик российский Бог!» – в точности как в той трагедии, дай бог памяти… да сие неважно! Победа наша, и всегда была наша, и даже ты в этом не можешь сомневаться!

Юлия смотрела на него – и вся душа ее, вся любовь сияла в этом взгляде. Лицо Зигмунда было прекрасно, весь облик излучал величавость и силу. И Ванда не сводила с него жадных, злых глаз… Но Юлия, знавшая ее как никто, чувствовала: какая-то мысль бьется, мечется в этой хитрой голове, и эта мысль недобрая! Ей чудилось, что эхо новых страшных замыслов Ванды рокочет вокруг, а вовсе не гром, который вдали грохотал не умолкая… но никто уже не обращал на него внимания.

Юлия вдруг заметила, как нервно мечутся руки Ванды, беспокойно хватаясь за шелковые воланы, чуть не отрывая их. Так умирающие беспокойно ощупывают, «обирают» себя накануне последних содроганий. И голос ее, когда она наконец заговорила, был хриплым и неровным, как у умирающей: