Книга Ваш милый думает о вас, страница 50 – Елена Арсеньева

При звуке женского голоса призрак горбуна замер, затоптался неловко, словно примеряясь, как бы это половчее провалиться сквозь землю, потом с явной неохотой выпрямился – и Юлия ахнула, когда горб его свалился с плеч и плюхнулся в расквашенный сугроб. Горб оказался изрядным вьюком, а призрак Яцека – заморенным мужичонкой, который, сдернув треух и понурив голову, покорно ждал, пока к нему приблизятся вельможные пани.

Юлия оглядела его морщинистое лицо, ветхую одежонку и подумала: жаль, что у нее своих денег ни гроша, но, может быть, Ванда не поскупится на мелкую монетку для этого несчастного за те сведения о дороге, которые он им сообщит?

Ванда принялась деловито расспрашивать, и выяснилось, что сведения сии весьма для путешественниц неприятные: они сбились с пути, и теперь, чтобы добраться до корчмы, им надлежало воротиться на версту – то есть как раз к тому месту, где Юлия свалилась с лошади, – а потом поехать не влево, а вправо. Теперь же им не предстояло встретить на пути ни единой корчмы: только еще через три версты должен был появиться замок пана Жалекачского.

При этих словах Юлия с робкой надеждой оглянулась на Ванду.

Замок! Уж, наверное, чистые простыни и ванна там есть. А отпираться от ненужных расспросов они научились весьма виртуозно. Что же медлит Ванда? Почему на лице ее такое сомнение?

– Этот Жалекачский, – спросила она осторожно, – пан добрый?

Легкая судорога прошла по лицу крестьянина:

– Эге ж, добрый пан. А чего ж? Пан – он пан и есть.

– Проезжалых он жалует или с порога отправляет? – допытывалась Ванда.

– Не, гостей он любит! – оживился крестьянин. – А пани его – того больше.

– А, так он женат! – чуть успокоившись, вздохнула Ванда.

– Да уж какой раз! – не без тонкости усмехнулся крестьянин, и Ванда опять озабоченно свела брови:

– Сколько, говоришь, до его замка? Три версты? А до корчмы, ежели возвращаться назад? Не более одной или двух с половиною? Нет, уж лучше мы назад поедем, правда, Юлишка?

Юлия разочарованно вздохнула. Она слишком худо чувствовала себя, чтобы спорить. Конечно, лучше еще час терпеть тряскую пытку, чем два, а то и больше. Поэтому она покорно принялась заворачивать коня, однако тут же стон, исторгнутый крестьянином, заставил ее оторопеть:

– Христе, помилуй! Пречистая, помилуй! Дай умереть!

Взор крестьянина был с отчаянием устремлен на дорогу, и девушки с испугом оглянулись, ожидая увидеть военный отряд или, как малость, десяток вооруженных чем попало разбойников: в те поры множество обездоленных войной людей скиталось по дорогам, обирая и убивая беззащитных проезжих, – и были немало изумлены, разглядев одинокого всадника.

– Но он один! – воскликнула Ванда. – К тому же явно шляхтич, а не русский! Чего ты всполошился?

– Шляхтич! – горестно обронил крестьянин. – А что проку в том нам, бедным полякам, литвинам, белорусам? Шляхта называет нас быдлом, а русские хотя бы относились к нам как к живым людям!

Сердце Юлии так и рванулось к невзрачному мужичонке. Она потянулась схватить его заскорузлую лапу, потрясти с благодарностью, но он сего не заметил: глядел с тоской на дорогу, повторяя:

– Борони Боже! Да ведь это никак пан Фелюс… Ну, пропала моя голова!

Всадник приблизился, и его тощая кляча с видимым удовольствием остановилась. Кунтуш, судя по виду, принадлежал еще прадеду невзрачного господина, который снял побитую дождем шапку перед дамами, обнажив полысевшую голову с прилипшими к ней жалкими кустиками волос и отвесил некое подобие поклона: