Книга Красна Марья, страница 42 – Наталья Ратобор

— Чего надрываешься! Ну я — комиссар! — и шагнул вперед.

Десятки глаз воззрились на него, но ни один из матросов не издал ни звука. Комиссар побледнела и рванулась следом, но Беринг крепко удержал ее за рукав.

Есаул оценивающе оглядел высокую статную фигуру моряка и удовлетворенно кивнул патрулю: те сразу скрутили Алексея.

— Расстрелять! — коротко распорядился есаул и, видя, что это не произвело на матроса должного впечатления, едко поинтересовался:

— Что же ты не кричишь «Да здравствует революция!»?

— Обойдемся без фарсу, — сумрачно огрызнулся Алексей.

— То-то и оно, красная морда, твоя правда: один фарс это — революционные бредни ваши… Ведите во двор!

Там к Алексею подскочил щуплый парнишка и попытался приладить черную повязку на глаза, но Алексей отмахнулся:

— Обойдусь… Вот только… развяжите руки — небось, не убегу…

Молодой есаул командовал разводом. Алексея поставили лицом к замызганной стене дома, он упрямо перевернулся навстречу палачам. Когда казаки щелкнули затворами и вскинули винтовки, Алексей, до этого момента вальяжный и даже презрительно-снисходительный, смертельно побледнел, выпрямился, глянул в небо и медленно, истово перекрестился.

— Господи! Помилуй мя грешнаго и приими дух раба Твоего! — срывающимся голосом, но довольно отчетливо проговорил он.

Пожилой атаман, спокойно наблюдавший процедуру расстрела, вдруг резко крикнул:

— Отставить! Это не комиссар! Покрывает кого-то… На допрос его! — распорядился он и, развернувшись на каблуках, торопливо удалился.

Алексея привели на допрос к морщинистому есаулу, лицом схожему с печеным яблоком. Тот с ходу принялся допытываться, кто же настоящий комиссар. Алексей сообразил, что сплоховал во время расстрела, но все же рассчитывал, что братва не выдаст и что женщин, включая сестер милосердия, в конце концов отпустят. Чтобы оттянуть время, он понес несусветную чушь, что не очень разбирается в тонкостях нововведенной должностной иерархии Красной армии, а комиссара вроде и не было у них — вернее, был какой-то пришлый — плюгавый и картавый — наездами из соседней дивизии, все митинги собирал и выступал там долго и непонятно… Какое-то время есаул с брезгливой недоверчивостью слушал всю эту ересь и вдруг отлушительно гаркнул:

— Молчать!!! Ты что, дубина, заливаешь?!

Алексей пустил в ход все свое обаяние и с трепетной доверительностью поведал, что рад бы чем угодно помочь наиприятнейшему собеседнику, но не вполне понимает, что же именно от него требуется, ведь он уже изложил суть вопроса — вернее, то, что ему об этом деле известно, — самым подробнейшим образом.

— Ну а какое, предположим, твое политическое кредо? — грозно наступал есаул.

— Чего? — не понял Алексей.

— Какие твои… эти… политические воззрения? Одним словом, ты — меньшевик, большевик, эсер, анархист или… кто там еще… — не унимался есаул.

— А-а, ты про это, — разочарованно протянул Алексей, — Да никаких воззрений у меня, собственно, нету… Я вот по бабам больше… — Он игриво подмигнул есаулу.

— Это ты брось! — резко оборвал есаул и, видя, что даром теряет время, повелел увести матроса, распорядившись поместить его отдельно от остальных пленных.

Часа через четыре Алексей снова предстал перед ним. Есаул на этот раз был настроен гораздо решительней: на перекрестном допросе матросы не отрицали, что в дивизии присутствовал комиссар, хотя допрошенные отказались назвать его. Пока отказались… Алексей на этот раз был молчаливо собран и, когда его наотмашь били по лицу и в глазах вспыхивали молнии, а рот наполнялся соленым, только мысленно твердил: «Господи Иисусе Христе… молитвами духовного отца… помилуй нас». Били долго и ожесточенно, постепенно теряя терпение.