Книга Схватка с судьбой, страница 279 – Екатерина Гичко

– Да, – с вызовом ответил Ласиш. – Я не понимаю, чего наши старики упорствуют, отказываясь от мира. В чём выгода? Мир сейчас предпочтительнее для всех. Если бы не общее решение, я бы выступил за мир.

– Хочешь против своего народа попереть? – Агарес угрожающе надвинулся на него.

– Если это будет на благо народу, то да, – не испугался Ласиш. – Я не вижу ни одной причины для упорства. Глупое упрямство? Цепляние за гордость? Меня главой семьи поставили не для того, чтобы я приносил её жертвой в угоду раненому самолюбию. Мир для нас предпочтительнее, так что не скаль на меня зубы. Они у тебя не острее моих.

– Ну ты чего? – всё ещё злой, но уже малость стушевавшийся Агарес отступил. – Ну извини, загневался. Но бесючие твари такие! «Хаггаресов, гниль Салеи, выслать прочь!». Забыли, паскудники, что сами-то пришлые. Мы-то родились, появились на этой земле, а они побитыми собаками приблудились! Своё удержать не сумели, так пытаются чужого хапануть.

– Сумеречные хаги все немного повёрнутые.

– Немного? – хохотнул Агарес, и Ласиш в ответ улыбнулся.

– Зато с равнинными можно договориться. Тем более, действительно, какие нам причины с ними судиться-рядиться? Пусть мы и охотники на хаги, но охотиться на них смысла уже нет. Надо обратить взор в другую сторону, а то затопчемся на месте и нас обскачут те же равнинники.

– Дохлые они скакать, – презрительно сплюнул Агарес и показательно напряг мышцы.

– Ну дохлые не дохлые, а юнцы у них талантливые и множатся быстро. С господином Гаресом вчера беседу имел, так он жаловался, что с ними и не управиться. Представляешь, книжник из семьи ушёл и к Вотым прибился. Заявил, что сам свою семью создаст. С папашей чего-то не поделил. Если бы я чего с папашей не поделил и свалить задумал, то живым бы здесь не сидел. А они ничего, зубами скрипят, но… «на всё воля богов». И Гарес тоже: «Умом дорастёт, благословлю и на семью. Сам перед хайнесом за создание рода заступлюсь».

В голове Агареса зашевелилась какая-то нехорошая мысль, очень похожая на неясное подозрение, но додумать он её не успел. Глаза притянулись к мерно тикающим настенным часам, и оборотень, стянув с сиденья подушку, сел в кресло.

– Плодят слабосильные роды, а потом жалуются, что вырожденцев много, – фыркнул он и, оторвав от подушки кисть, с лукавой улыбкой швырнул подушку в Ласиша.

То с весёлым недоумением вскинул брови, поймал снаряд и уже хотел бросить его назад, но вдруг его лицо побледнело, исказилось, и оборотень, натужно захрипев, склонился к коленям. Пальцы судорожно вцепились в подушку, оборотень попытался сбросить её, но она камнем вдавилась в колени. Что-то хрустнуло, казалось, в его груди, и лицо Ласиша застыло. В правом уголке губ набухла тёмная капля, и вниз по подбородку заструилась кровь.

Агарес с сожалением, мол, ты уж прости, развёл руками, но взор Ласиша уже стал невидящим. Несколько секунд он ещё просидел, смотря перед собой с непониманием и обидой, а затем медленно завалился набок, и остекленевшие глаза уставились в потолок.

Поднявшись, Агарес подошёл ближе, убедился, что рыжий точно мёртв, и издал такой дикий ор, что дрогнули стены.

– Ласиш!!! Эй! Живее сюда! Лекаря! Лекаря!

Схватив подушку, оборотень одним рывком разодрал её, и вместе с ворохом перьев на пол высыпалась горстка блестящих камней.