Книга Наагатинские и Салейские хроники, страница 329 – Екатерина Гичко

– Ужасно хочу исполнить все ваши желания, – горячо прошептал он. – Всё-всё, и даже… больше. Я хотел бы показать, что можно желать больше. Но не сейчас, не сейчас… Я… Боги, я не могу нормально соображать, когда вы такая нежная, живая и вкусная в моих руках! Простите, простите меня, – он вновь прижался языком к царапине на её шее. – Просто полежите со мной рядом ещё чуть-чуть, ещё самую малость. Поговорите со мной, спойте что-нибудь своим нежным голосом.

И Лаодония, порывисто обняв его, тихо заворковала песню. Она даже не осознавала, о чём поёт, выдыхала первые пришедшие на ум куплеты и укачивала в объятиях дрожащего наагасаха. Гладила его по широким плечам, целовала горячий лоб и щёки, робко прикасалась к губам, которые каждый раз оживали и голодно впивались в её собственные губы. Осмелилась даже опуститься ладонями вниз по спине и потрогать то, что спиной уже не было. Испытывала себя. Но в голове мутилось, и она, всхлипывая от отчаяния, убирала руки.

Она сам не заметила, как задремала, сжимая мужчину в объятиях как маленького мальчика, даря ему нежность, ласку и успокоение. Зыбкая полудрёма переросла в крепкий сон, который пришёл с яркими картинами залитого солнцем сада. Но Лаодония смотрела на него не изнутри, как привыкла, а как будто со стороны, через проём распахнутых ворот. Сад казался ей волшебным островком далёкого детства, оставленного ради взрослой жизни. Лаодония хотела осмотреться, чтобы увидеть ту жизнь, к которой так стремилась, но…

Она открыла глаза и поняла, что уже давно наступило утро. Солнце заливало спальню ярким светом, мазками ложилось на мольберт с оставленным на нём холстом и пятнами зайчиков расцвечивало пол.

Пол её собственной спальни.

Даже не знаю, кто здесь на самом деле чудовище… При написании главы вспомнила историю, которую читала в детстве. Наверняка многие из вас её знают. Где дед учил внука плавать. Вывез на лодке на середину реки и перевернул её. Вот тут Ссадаши напоминает мне этого деда.

P.S. Ссадаши догнала Тейс ;}

– Сам принёс! – нянечка прижимала ладонь к губам то ли в ужасе, то ли в благоговении. – Бледный, глазища чернющие, плывут как-то странно. Улыбается, а зубы и так острые были, а тут и вовсе страх божеский. К груди как ребёночка прижимает. Я ему, вот сюда кладите, а он оторвать от себя никак не может. Едва ушёл. Сам идёт, а из стороны в сторону как на ветру качает. И сапоги на разные ноги надеты. Правый на левую, а левый на правую. И как его только никто ночью не увидел? Увидел бы, позор какой был бы!

Лаодония сердито фыркнула. Слушать о собственном безнравствии она не желала. Её томило и терзало волнение, она тревожилась и переживала за наагасаха и, если бы не маменькин приказ не выпускать её, уже бежала бы к гостевому крылу.

– И как только додумались одна ночью пойти в спальню к мужчине, – по новой завела причитания нянечка. – Так ли вас воспитывали, это ли в вашу голову вкладывали?

– Если бы я пошла к нему миловаться, – Мьерида аж вздрогнула, услышав из уст воспитанницы столь простонародное выражение, – то устыдилась бы, а так не тратьте слова, няня. Он приходил утром? Только честно, – Лаодония подступила к старушке и сурово на неё воззрилась, напомнив на мгновение выражением лица императрицу, чем малость смутила няню.