Книга Ложь, страница 88 – Карина Халле

— Поживем - увидим, — говорю ему, такой осторожный.

— Неа, — громко говорит он с большой улыбкой, демонстрирующей клыки. — Ты знаешь, я эксперт в любви.

— Лишь потому, что ты бармен...

— Да, бармен, конечно, — говорит он, наклоняясь через стойку. — Но я так же был и священником. Гуманист. Я все еще он и есть.

Почти выплёвывая пиво, я осматриваю Макса с ног до головы. Максу, должно быть, ближе к шестидесяти, с большим пивным брюхом, спутанными седыми волосами и усами, которые выглядят так, будто были сорваны с лица Граучо Маркса. Он больше похож на седого старого шофера, чем на священника.

— Хочешь сказать, ты женил людей?

— Да. Тех, кто были не религиозны или хотели свадьбу не в церкви. Люди оформляли документы в Отделе записи актов гражданского состояния, а потом я проводил церемонию. Эта халтура была у меня задолго до того, как я занял это место. Тогда я соединял людей, а теперь выслушиваю их проблемы, — добавляет он со смехом, пока выражение лица не становится серьезным. — Так что поверь мне, когда я говорю, что видел много пар.

Насколько я жалок, потому что хочу, чтоб он продолжал говорить обо мне и Наташе?

— Ты знал ее раньше, — замечает он.

Киваю.

— Да. Пару лет назад.

— Да, я так и понял.

Складываю руки перед собой.

— Что ты ещё понял?

Он ухмыляется так, словно у него на руках все козыри.

— Могу сказать, что она любит тебя.

Его слова заставляют мое сердце биться чаще. Я качаю головой, отказываясь даже на секунду верить в это.

— Я так не думаю.

— Однажды она полюбила тебя. Это просто так не исчезнет.

— И откуда ты знаешь, что она когда-то любила меня?

Он пожимает плечами, оглядывая паб.

— Это умение, которым обладает тот, кто не был влюблен. Вы не можете видеть это, пока не окажетесь в стороне. И, к сожалению, когда вы стоите в стороне, часто уже бывает поздно.

Он прав. Но я пережил слишком много стыда и горечи за эти годы, чтобы позволять себе думать, любила ли Наташа меня по-настоящему или нет. Хотя... теперь... я знаю, что любила.

И знаю, что тоже любил ее.

И я знаю, эти чувства возрождаются, снова становясь суровой правдой. Для нас не будет постепенного восхождения. Мои чувства не будут медленно переходить в нечто большее. Они сразу же рванут вперёд, как лемминги, прыгающие через обрыв. Не заглядывая в будущее, не боясь боли и не задаваясь вопросом, чувствует ли Наташа то же самое. Я пойду вперед и надеюсь, что свободное падение продлится ещё долго.

Я делаю глоток пива и вздыхаю.

— Ты говоришь, любовь не уходит? Что, если ее сожгли?

— Что ж. Любовь - это огонь, — просто говорит он, поднимая голову. — И огонь поднимается. Он создает пепел. И он поднимается над ними. Как любой человек способен справиться с тем, что должно было уничтожить его, любовь тоже способна на это.

Я хмуро смотрю на него, совершенно озадаченный этим своеобразным человеком.

— Макс, Макс, Макс, да я едва знаю тебя. Бармен, священник и поэт в одном лице.

— Ага, только никому не рассказывай, — говорит он. — И не считай эту философию ерундой, только лишь потому, что она выходит из моего рта. Ты знаешь, что это правда. Ты снова хочешь любви, и у тебя она есть. Она входит в дверь, приятель.

Он бросает взгляд на входную дверь, и я резко разворачиваюсь на сиденье, чтобы увидеть, как входит Наташа.

Не уверен, что чувство невесомости в груди когда-нибудь исчезнет. Кровь, мчащаяся к члену, конечно, всегда будет бежать так же быстро.