Книга Рикошет, страница 145 – Кери Лейк

— Ты канадка?

— Мой отец был канадцем. Антон Левеск. Первый и единственный мужчина, которого я любила.

— Он умер.

Обри кивнула.

— Обоих моих родителей больше нет в живых. Мой отец умер в прошлом году.

— Ты сказала, он был первым и единственным мужчиной, которого ты любила. Что заставило тебя выйти замуж, если не любовь?

Ее ноздри начали трепетать от глубоких вдохов, словно она подготавливала себя к объяснению.

— Майкл был моим пациентом, страдал от потери… пожалуй, единственного человека в мире, которого он уважал. Кажется, он думал, что любовь сможет заполнить эту дыру. А я была дурой, что поверила ему.

— Так… ты работаешь с проблемными взрослыми? Я думал, с детьми.

— И с детьми тоже. Большинство моих пациентов столкнулись с жестоким обращением. У многих из них в результате травмы развились расстройства, — выскользнув из моего объятия, она стала у столешницы.

Я скрестил руки.

— Что подожгло интерес?

Ее взгляд опустился от моего, но лишь на секунду.

— Когда мне было девять, мы жили в весьма тихом районе Детройта. В Ривер Рог. Там жили многие автомеханики. Голубые воротнички. Мой отец был рабочим на фабрике, — она отхлебнула пиво. — У нас было не многое. Мы жили весьма бедно. По соседству жил мальчик немного старше меня, — Обри бросила на меня взгляд и покачала головой. — Я никогда не видела его в школе, не знала, ходил ли он вообще в школу. Ему никогда не позволяли покидать задний двор их дома, поэтому мы всегда играли у забора, где у меня была песочница, которую для меня построил папа. — Пока она говорила, то баловалась с пивом, кружа указательным пальцем по горлышку бутылки, ее глаза были расфокусированы, словно она потерялась в воспоминании. — Я делала пирожки из грязи и передавала их ему через забор. Помню, у него всегда были синяки на ногах, летом, когда он носил шорты. Как ни странно, я никогда не спрашивала о них, но была очарована глубокими оттенками фиолетового и пожелтевшего тех синяков, что уже начинали исчезать. Я никогда не подвергалась насилию. Не знала, что взрослый человек способен на такую ​​жестокость.

Слушая, как она описала его, я не мог не задаться вопросом, как ребенок смог так сильно повлиять на ее жизнь.

— Я... дала ему кольцо. Ничего дорогого, просто пластиковая безделушка, которую нашла в коробке с крупой, или что-то в этом роде. Сказала ему, что он мой лучший друг. Мой друг, хотя в то время я не знала, что это такое, — она нахмурилась, из-за чего брови сошлись вместе. — Он пропал без вести два дня спустя. Целую неделю я его не видела. Он никогда не выходил играть. Я подумала, может быть, он поехал в дом своей бабушки на неделю, как я иногда делала летом. Ночью я услышала звуки, которые напугали меня похлеще монстров за окном. И затем, в один день, на его заднем дворе показалось много людей — полицейских, журналистов, репортеров. В то время я не знала, почему все эти люди собрались там. Мама сказала мне, что я слишком маленькая, чтобы понять, и только потом я узнала, что его нашли привязанным к трактору в сарае и истерзанным пытками, — она прочистила горло, отрывая от меня взгляд. — Я думаю, что меня больше всего беспокоило, что он был всего в нескольких ярдах от меня. Я даже звала его по имени, но он никогда не отвечал. Должно быть, он так испугался, что даже не ответил мне, — она выдохнула с дрожью. — Я могла бы спасти его. Если бы я рассказала кому-нибудь о синяках, я, наверное, могла бы спасти его. Если бы я спросила, откуда они у него взялись, дала бы ему возможность попросить о помощи... но я этого не сделала, — Обри подняла взгляд на меня. — В тот момент я поклялась слушать. Я пообещала спрашивать и больше никогда не игнорировать синяки и шрамы. Я никогда больше не буду игнорировать знаки. И вот, что я делаю. Я помогаю интерпретировать знаки.