Книга Распускающийся можжевельник, страница 2 – Кери Лейк

Я знаю все это только потому, что одному из мужчин в их лагере каким-то образом удалось сбежать. Он вернулся сюда, весь в крови и укусах. Доку, конечно, пришлось его усыпить, потому что, как только они укушены, становится слишком поздно. После этого пути назад нет.

Моя мама наклоняет свечу, позволяя пламени охватывать срезанные волоски, пока они не превратятся в небольшой пожар, сдерживаемый фарфором раковины. Если не считать того, что мои волосы цепляются за раковину, она бессмысленна, так же как лампы, посудомоечная машина и телевизор, стоящие в углу гостиной. Все это реквизит, который создает впечатление нормальности. О жизни до вспышки — жизни, которую я сама не знаю, но эти легкомысленные предметы, кажется, приносят моей матери утешение.

Мой отец говорил, что когда-то они обеспечивали водой и развлечениями людей, которые жили здесь. Я нахожу это странным, учитывая, что они так тихо сидят по всему нашему дому — предметы столь же бессмысленные, как щебень на улицах.

При приглушенном хлопке, который похоже доносится снаружи нашего многоквартирного дома, глаза моей матери расширяются. По возможности, ее руки дрожат еще сильнее, когда она собирает ножницы, щетку и убирает их в шкафчик под раковиной.

Глухой стук привлекает мое внимание к двери ванной. За ним я слышу стук, от которого гремят безделушки, которые моя мама приклеивает к стенам в гостиной — подарки из путешествий моего отца.

Она ставит мою младшую сестру Сарай, близнеца моего брата, перед зеркалом, проводя пальцами по шелковым завиткам ее волос, как будто она в другом мире. Ее глаза поглощены происходящим, смотрят на нее сверху вниз, как она делала когда укачивала близнецов, укладывая спать.

— Нет времени. Они берут только мальчиков. Мамин шепот с трудом перекрывает шум по другую сторону двери ванной.

— Мам, в чем дело? Кто берет только мальчиков? Я наконец набираюсь смелости спросить.

Она переводит взгляд на меня, и впервые за последний час я что—то вижу в них — тени, которые скрываются за утренней синевой. У меня зеленые глаза, но не ярко-весенне-зеленые, скорее тускло-зеленые, которые естественным образом темнеют при определенном освещении. Ничего похожего на глаза моей матери. Ее глаза достаточно яркие, чтобы увидеть в них беспокойство. Они блестят от слез, а ее губы поджимаются и дрожат, как перед тем как она заплачет. Я знаю, потому что это все, что она сделала за те шесть месяцев, что не было моего отца.

Схватив меня за руку, она тащит моих братьев-близнецов из ванной в свою спальню, таща меня за ними троими, пока мы не останавливаемся за дверью. Она затаскивает меня внутрь, запирая за собой дверь, и поворачивается ко мне лицом.

— Ты берешь имя своего отца. Не Даниэль. Ты Дэниел. Позаботься о своем брате. Не забывай, чему твой отец научил тебя выживать. Ты должен остаться в живых. Слезы текут по ее щекам, когда она гладит короткую стрижку моих волос.

— Несмотря ни на что.

Эти слова скользят по моей коже, оставляя мурашки, и я хочу спросить ее, почему она разговаривает со мной так, как будто собирается куда-то, хотя это не так.

Но я этого не делаю.

Ее губы дрожат, прежде чем она притягивает меня к своей груди, и ее теплое дыхание обжигает обнаженную кожу на моей макушке.

— Ты должна, Дэни. И знай, что ты, вся ты, — самое важное для меня. Я люблю тебя, — шепчет она. Высвобождаясь из объятий, она наклоняется к Абелю и целует его в щеку.