Онлайн книга «Цветок в пустыне»
|
Они, как полагается, заблудились в лабиринте улочек Хэмптон-корта, где, по словам Динни, могли найти дорогу лишь пауки, поскольку они выпускают из себя нить, или призраки, следующие чередой друг за другом. На обратном пути они остановились у Кенсингтонского сада, отпустили наёмный автомобиль и зашли в чайный павильон. Попивая бледную жидкость, Уилфрид внезапно спросил девушку, не согласится ли она прочесть его новые стихи в рукописи. – Соглашусь? Да я буду счастлива. – Мне нужно услышать непредвзятое мнение. – Вы его услышите, – обещала Динни. – Когда вы их мне дадите? – Я занесу их на Маунт-стрит после обеда и опущу в почтовый ящик. – Не зайдёте и на этот раз? Он покачал головой. Прощаясь с девушкой у Стенхопских ворот, Дезерт отрывисто бросил: – Замечательный день! Благодарю вас! – Это я вас должна благодарить. – Вы? Да у вас больше друзей, чем "игл на взъярённом дикобразе". А я одинокий пеликан. – Прощайте, пеликан! – Прощайте, цветок в пустыне! Эти слова, как музыка, звучали в ушах девушки, пока она шла по Маунт-стрит. Около половины десятого с последней почтой прибыл толстый конверт без марки. Динни взяла его из рук Блора и сунула под "Мост в Сан Луис Рей": она слушала, что говорит тётка. – Когда я была девушкой, Динни, я затягивала талию. Мы страдали за принцип. Говорят, это мода возвращается. Я-то уж не буду затягиваться так жарко и неудобно! – а тебе придётся. – Мне нет. – Придётся, если талия станет модной. – Осиные талии больше никогда не войдут в моду, тётя. – И шляпы. В тысяча девятисотом мы ходили в них так, словно на голове корзина с яйцами и те вот-вот побьются. Цветная капуста, гортензии, птичьи перья – такие огромные! И все это торчало. В парках было сравнительно чисто. Динни, цвет морской волны тебе идёт. Ты должна в нём венчаться. – Я, пожалуй, отправлюсь наверх, тётя Эм. Я очень устала. – Потому что мало ешь. – Я ем страшно много. Спокойной ночи, милая тётя. Девушка, не раздеваясь, уселась и взялась за стихи. Она трепетно желала, чтобы они ей понравились, так как отчётливо понимала: Уилфрид заметит малейшую фальшь. На её счастье, стихи, написанные в том же ключе, что и его прежние известные ей сборники, были менее горькими и более красивыми, чем раньше. Прочтя пачку разрозненных листков, Динни увидела довольно длинную поэму под названием "Барс", приложенную отдельно и завёрнутую в белую бумагу. Почему она завёрнута? Он не хочет, чтобы её читали? Тогда зачем было посылать? Динни всё же решила, что Дезерт сомневается, удалась ли ему вещь, и хочет услышать отзыв о ней. Под заглавием стоял эпиграф: "Может ли барс переменить пятна свои?" Это была история молодого монаха-миссионера, в душе неверующего. Он послан просвещать язычников, схвачен ими и, поставленный перед выбором смерть или отречение, совершает отступничество и переходит в веру тех, кем взят в плен. В поэме встречались места, написанные с такой взволнованностью, что Динни испытывала боль. В стихах были глубина и пыл, от которых захватывало дух. Они звучали гимном во славу презрения к условностям, противостоящим сокрушительно реальной воле к жизни, но в этот гимн непрерывно вплетался покаянный стон ренегата. Оба мотива захватили девушку, и она закончила чтение, благоговея перед тем, кто сумел так ярко выразить столь глубокий и сложный духовный конфликт. Но её переполняло не только благоговение: она и жалела Уилфрида, понимая, что он должен был пережить, прежде чем создал поэму, и с чувством, похожим на материнское, жаждала спасти его от разлада и метаний. Они условились встретиться на другой день в Национальной галерее, и Динни, захватив с собой стихи, отправилась туда раньше времени. Дезерт нашёл её около «Математика» Джентиле Беллини. Оба с минуту молча стояли перед картиной. – Правда, мастерство, красочность. Прочли мою стряпню? – Да. Сядем где-нибудь. Стихи со мною. Они сели, и Динни протянула Уилфриду конверт. – Ну? – спросил он, и девушка увидела, как дрогнули его губы. – По-моему, замечательно. – Серьёзно? – Истинная правда. Одно, конечно, лучше всех. – Какое? Динни улыбнулась, как будто говоря: "И вы ещё спрашиваете!" – "Барс"? – Да. Мне было больно читать. – Выбросить его? Интуиция подсказала Динни, что от её ответа будет зависеть его решение, и девушка нерешительно попросила: – Не придавайте значения тому, что я скажу, ладно? – Нет. Как вы скажете, так и будет. – Тогда, конечно, вы не имеете права выбрасывать: это лучшее из всего, что вы сделали. – Иншалла! [1] – Почему вы сомневались? – Чересчур обнажённо. – Да, обнажённо, – согласилась Динни, – Зато прекрасно. Нагота всегда должна быть прекрасна. – Не очень модная точка зрения. – Цивилизованный человек стремится прикрыть свои увечья и язвы, это естественно. По-моему, быть дикарём, даже в искусстве, совсем не лестно. – Вы рискуете быть отлучённой от церкви. Уродство возведено сейчас в культ. – Реакция желудка на конфеты, – усмехнулась Динни. – Тот, кто изобрёл все эти современные теории, погрешил против духа святого: соблазнил малых сих. – Художники – дети? Вы это имеете в виду? – А разве нет? Разве они продолжали бы делать то, что делают, будь это не так? – Да, они, по-видимому, любят игрушки. Что подсказало вам идею этой поэмы? – Когда-нибудь расскажу. Пройдёмся немного? Прощаясь, Уилфрид спросил: – Завтра воскресенье. Увидимся? – Если хотите. – Как насчёт Зоологического сада? – Нет, только не там. Ненавижу клетки. – Вот это правильно. Устроит вас Голландский сад у Кеисингтонского дворца? – Да. Так состоялась их пятая встреча. Динни испытывала то же, что чувствует человек с наступлением хорошей погоды, когда каждый день ложишься спать с надеждой, что она продлится, и каждое утро встаёшь, протираешь глаза и видишь, что она продолжается. Каждый день девушка отвечала на вопрос Уилфрида: "Увидимся?" – кратким: "Если хотите"; каждый день она старательно скрывала от всех, где, когда и с кем встречается, и это было так на неё не похоже, что Динни удивлялась: "Кто эта молодая женщина, которая тайком уходит из дома, встречается с молодым человеком и, возвращаясь, не чует под собой ног от радости? Уж не снится ли мне какой-то долгий сон?" Однако во сне никто не ест холодных цыплят и не пьёт чаю. |