Книга Луна Верховного, страница 61 – Марина Эльденберт

– Им приказала Мишель.

– В том то и дело. Приказы отдаю здесь я.

– Почему тогда они решили иначе? Может, потому что ты позволил им считать, что рыжая здесь на правах первой волчицы?

Первой волчицей в стаях становилась приближенная к альфе женщина, его супруга, реже мать. Она находилась на второй ступени власти, ее слово закон, если альфа не распорядился иначе. Правда, на моей памяти все первые волчицы занимались делами стаи, благотворительностью, помогали в управлении поселениями вервольфов. Никто не вредил своей стае нарочно, хотя мать моего бывшего была той еще стервой, сомневаюсь, что она пошла бы против Августа, подорвав его авторитет. Даже после того, как узнала, что детей у нас с ним не будет, она не вредила мне. По крайней мере, физически, обидные слова и презрительные взгляды не в счет.

– Здесь нет первых волчиц, Венера. На острове живут люди, они не стая вервольфов, но и не рабы. Они наемные работники, выполняющие свою работу. Если работник не справляется с задачей, его увольняют, если он нарушает закон – сдают в полицию.

Я почувствовала, как краска отливает от щек.

– Их сдадут в полицию?

– Они ответят по человеческим законам, но это не должно больше тебя волновать.

– А что меня должно волновать, Рамон? – Поняла, что по-прежнему сжимаю его руку, и отпрянула. – Какое сегодня платье надеть? Главное, чтобы тебе проблем не доставляла. Но я не тупая кукла, которую можно задобрить брендовыми шмотками.

Лицо вервольфа закаменело.

– Это подарок, – процедил он.

– Нет, не подарок. Это пункт в нашем договоре про мое обеспечение. Подарки – это нечто приятное, долгожданное, сделанное от всего сердца.

Темные глаза сверкнули янтарем:

– У верховных нет сердца, Венера.

С этими словами Рамон развернулся и направился в сторону главной преступницы сегодняшнего суда. Будто предлагая мне либо остаться, либо следовать за ним.

Я выругалась. Мысленно. Не на него, на себя! Вот и чего спрашивается я завелась? Тем более на виду у Мишель и Альваро, которые прислушивались к нашему разговору. Правда, не уверена, что что-то слышали: стояли они далеко, а волчьим слухом не обладали. Зато у них было преимущество в виде знания вилемейского, но когда рыжая затараторила на местном, Рамон строго перебил ее на легорийском:

– Завтра отправишься на Торо, Мишель. На четыре месяца. На этот раз ты перешла все границы.

– Четыре? Месяца?! – взвилась рыжая. – Да чтоб она сдохла!

– Восемь.

– Вместе со своим ребенком!

– Год. А будет больше, если я еще раз услышу такое про мою дочь.

Мишель снова запричитала по-вилемейски, разрыдалась и бухнулась на колени перед Рамоном. Правда, сквозь тарабарщину я смогла различить несколько уже выученных слов: «мой», «люблю» и «твоя». Кажется, она просила прощения и клялась в любви.

Даже мне стало неловко: это же надо так унижаться перед тем, кому ты совершенно безразлична. В последнем сомневаться не приходилось, Рамон смотрел на нее, как родитель на истерящее дитя, требующее в магазине игрушку, но точно не как мужчина смотрит на женщину, с которой его связывают романтические чувства. Или постоянный секс. Максимум короткая интрижка.

Он ответил ей, но я опять поняла от силы треть фразы. Там было что-то про долг и сказки. При чем здесь сказки? Мишель надумала себе больше, чем было на самом деле? Учитывая, что верховный обладает уникальной способностью всех от себя отталкивать, я в это легко поверила. А вот что с долгом?