Книга Ехал грека через реку, страница 79 – Тата Алатова

– Простите, – сказала Ася, – что я потратила сегодня такую прорву ваших денег. Мне просто ничего другого в голову не пришло. Но надо было спросить вашего согласия. Теперь я сожалею о своем порыве. Со мной такое бывает, меня иногда заносит.

Адам, прижавшись щекой к ее колену, смотрел на нее снизу вверх. В мятой футболке и шортах Ася была похожа на виноватого Винни Пуха.

– Спасибо, – ответил он.

– Хочу скорее увидеть козявку, – заявила Ева.

От радости, что она снова перешла на человеческий язык, Адам рассмеялся. А Ася и глазом не моргнула.

– Это будет в начале весны, – объяснила она. – Сейчас закончится лето, потом наступит осень, потом выпадет снег, мы встретим Новый год, а потом мой ребенок придет в этот мир вместе с теплом и солнцем.

– Так долго! – разочарованно протянула Ева.

– Ничего и не долго. Вжух-вжух, и вот тебе уже восемьдесят, ты смотришь на старуху с косой и думаешь, что ничегошеньки не успела в своей жизни.

– Ася, – с укоризной покачал головой Адам. – Ложитесь уже в постель, хватит болтать ерунду. Я принесу вам теплого молока.

– И соленый огурец!

Содрогнувшись, Адам отправился на кухню.

– Ева очень сложный ребенок, – тихий голос Аси едва перекрывал шелест ветра. – Если бы меня в четыре года разлучали с матерью, я бы плакала и цеплялась за нее, бежала бы за машиной и ни за что бы не отпустила. Но Ева даже не обняла ее на прощание. Она все прячет внутри себя, и меня это пугает. Дети должны быть открыты этому миру.

– Плачут и цепляются за матерей только те дети, которых очень любят, – тихо ответил Адам. – Нелюбимые дети на такое не решаются.

– Ох, Адам, – и она обняла его.

Очертания сада выглядели непривычно.

Ночь была холодной, но под пушистым пледом, в обнимку, казалась теплой.

– У моей матери было две крайности, – Адам ненавидел тех, кто жалуется на родителей, но сейчас слова сами лились из его горла. – Она либо впадала в истеричную, всепоглощающую любовь, либо становилась холодной и равнодушной. Никогда заранее было не угадать, что на нее найдет. С возрастом я стал бояться ее любви больше, чем равнодушия. Это было похоже на удавку на шее. В восемнадцать я переехал сюда, и с тех пор наши отношения стали куда лучше.

– А мне даже рассказать нечего. Совершенно никаких детских травм. Даже обидно, – пожаловалась Ася.

– И все равно мы с вами оказались в одинаковом положении. Я – отец-одиночка, а вы – мать-одиночка. Что доказывает то, что детство не играет никакого значения во взрослой жизни. И это дает нам надежду на то, что Ева вырастет более-менее успешным человеком.

– Из нас двоих никто не успешен, – хмыкнула Ася. – Вы зарабатываете тем, что вешаете людям лапшу на уши, и живете в стеклянном доме, а у меня и вовсе нет никакого дома.

– А какой дом вы хотите?

– Мне все равно. Я и в своей крохотной коробчонке чувствовала себя отлично. Знаете, Адам, я всегда была уверена, что люблю жить одна. И представить себе не могла, что буду жить с другими людьми и даже спать в одной кровати. Но вы не мешаете.

Адам осторожно наклонил голову, чтобы посмотреть на ее лицо. Глаза Аси были закрыты, и легкая улыбка играла на ее губах. Умиротворенная, спокойная, честная.

– Я очень благодарен вам за то, что не мешаю вам в собственном доме, – произнес он мягко.

Ася беззвучно засмеялась, и движение ее губ, крупные зубы, незащищенное горло, мимические морщинки вокруг глаз и волосы, которые так и лезли Адаму в рот и нос, – все это рождало некую двойственность. Абсолютное спокойствие и учащенное сердцебиение.