Книга Чокнутая будущая, страница 61 – Тата Алатова

Ловко захватил рукавами мои руки, а это не у всех получается с первой попытки. Поправил ткань на плечах.

Провел ладонями вниз, до локтей. Показалось, будто кожей к коже, хотя нас разделяло несколько слоев плотной ткани.

Шепнул на ухо:

– Если не можешь раздеть женщину, остается только одеть ее.

Я потерялась в зеркалах, не в силах отличить истину от фальши.

Пошатнулась, ухватила со стола бутылку брюта, да с ней и поплыла за Антоном, сомнамбула в красных сапогах.

– Я тебя отвезу, – сообщил он, – раз уж выпить мне сегодня так и не довелось.

На улице моросил дождь, довольно мелкий, чтобы не испортить макияж, но достаточно меланхоличный, чтобы напомнить: лето закончилось. Впереди нас ждут долгие месяцы скуки и холодов.

В машине я зажала бутылку коленями, обтянутыми черной сеткой чулок, чтобы пристегнуться.

– Куда? – спросил Антон, заводя двигатель. – В квартиру или дом?

– К тебе, – ответила я бездумно.

Его профиль стал интересным, вроде римского. Не в плане правильных черт лица, а окаменевшим. Стиль: мраморная статуя.

Ни слова не сказав, Антон тронулся с места.

Я сделала глоток шампанского и устроилась поудобнее. Плащ распахнулся, поправлять его не хотелось.

Капельки печали струились по стеклу.

Пакет с рулькой благоухал на заднем сиденье, сбивая с лирического настроя.

Плотские запахи, плотские желания, плотские люди.

Плоские?

Скорее черно-белые силуэты, чем объемные и яркие.

А так хотелось – черпать полными горстями.

– Скорее бы декабрь, – проворчала я, – мандарины, гирлянды, Деды Морозы. Знаешь, я все время плачу, когда на детских представлениях малыши дружно кричат: «Елочка, зажгись!» И елочка зажигается. Чудо.

– Что? – опешил Антон.

– Чу-до, – повторила по слогам.

– Ты же понимаешь, что специально обученный человек просто втыкает гирлянды в розетку?

– Какая разница, каким образом это происходит? Главное – надежда торжествует. Я часто хожу на детские елки в театре. Мои ушки хороши, а у соседа лучше. Танец веселый наш – это лавата.

– Ненавижу елки, – тут же пошел поперек Антон, – и утренники. И школьные собрания. Хорошо, что Арина с каждый годом все взрослее, а Олег уже научился ходить по кабакам.

– А что любишь?

– Тишину. Одиночество. Сон. Пазлы.

– Тебе что, восемьдесят?

– Ты любишь тишину, одиночество и огород. Тебе что, шестьдесят?

Я засмеялась.

Антон притормозил на мигающий желтый и повернулся ко мне.

– Кстати, о возрасте. Ты никогда не думала о том, что Леха может быть тебе отцом?

– Вот это был бы поворот! – Я весело округлила глаза. – Представляешь себе? У мамы инфаркт, у Алеши инсульт, у меня гипертонический криз. Но увы, милый мой, вся эта древнегреческая драма никогда не грянет: я отправляла маме его фотографии и все остальные данные. Знаешь, в школе я на каждого взрослого мужчину смотрела с ожиданием. Мне казалось, вот-вот он возденет руки к небесам и завоет: «О, моя потерянная дочь! Наконец-то злой рок смилостивился над нами!» Но никто не спешил заключать меня в объятия, а вот привычка смотреть на мужчин постарше как на перспективных папаш осталась со мной на всю жизнь. Что ж, кажется, возвращение Будулая мне не светит.

– Больше твоя мать не досаждает тебе?

– Ушла с радаров. С ней такое часто бывает. Я читала в интернете, что у нее роман века и она собирается замуж. Ее будущий муж на год младше Алеши, тебе не кажется это смешным?