Книга Чокнутая будущая, страница 90 – Тата Алатова

Он спрашивал просто, без упрека или нажима, но в моей голове окончательно все перебултыхнулось.

– А? Н-нет.

– Тогда сделай что-нибудь со своим лицом.

«Ты не уважаешь меня как партнера!» – кричала где-то далеко Римма Викторовна.

Как, скажите мне, я должна была сделать что-нибудь со своим лицом? Это Антон умел ловко притворяться, это Алеша был актером, а я – обычным человеком.

– Прости, – прошептала, чувствуя себя круглой дурой, – дай мне минутку.

«Подожди, дай мне минутку», – воспоминание пронзило железным штырем в пояснице. Его рубашка под моей ладонью, тяжелое дыхание, запах на губах.

Уши заполыхали, а перед глазами все поплыло.

– Понятно, – быстро проговорил Антон и, подхватив меня под локоть, вывел через стеклянную дверь на тускло освещенную лестницу.

Я шла за ним, ничего не соображая и не чувствуя своего тела.

Антон глянул на красный зрачок камеры видеонаблюдения и утащил меня на пролет вниз. Так из межзаборья мы попали в межлестничье.

Здесь было прохладно, панорамные окна открывали вид на замерзшую набережную. Я вцепилась в перила, чтобы обрести почву под ногами, и уставилась на зимний пейзаж.

– Дыши, – мягко посоветовал Антон. – Все нормально, не дергайся так. Скажешь Лехе, что тебе надоели их вопли.

– Ненавижу, – с высвистом отчеканила я, – людей, которые сначала изменяют, а потом каются. Раз уж у тебя хватило духа на такое, то молчи об этом до самой смерти. Не расстраивай ни в чем не повинных людей только для того, чтобы успокоить свою совесть.

– Понятно.

Я посмотрела на него – он стоял очень близко, но не касался меня. Внимательно за мной наблюдал.

Ну почему он такой непрошибаемый?

У него вообще нервов нет?

– Ты меня пугаешь, – сообщила я со слегка истеричным смешком.

– Ты меня тоже. – Он хмыкнул. – И что это тебя в адюльтер понесло, с такой-то эмоциональностью. У тебя же на лице все написано.

– На воре и шапка горит. Повсь ава, аф шужярь аф пенгя… Жена Алеше досталась ни солома ни полено. Повезло ему.

– Когда ты волнуешься, всегда переходишь на пословицы.

– Знаю. В школе из меня так и сыпались мокшанские премудрости. А порой и армянские.

– Что мне с тобой делать? – вдруг вздохнул Антон, и я снова устыдилась, смутилась, бестолочь же!

«Эх, кулема», – говорила бабушка, и это забавное прозвище из детства вдруг успокоило меня, перестроило на смешливый лад.

– Ну, – я легко, одним пальцем, коснулась его ладони, – тут столько всего сразу на ум приходит.

На мгновение Антон оторопел, потом тихонько рассмеялся.

– Ты неисправима, – заметил он. – Минуту назад глаз не могла поднять, а теперь снова бросаешься в бой? Так расскажи мне, что же именно тебе приходит на ум.

Он добавил в голос теплого бархата, пересыпал интонации перечно-пряными нотками, отчего у меня сладко потянуло под ложечкой.

Такой Антон – соблазняющийся и соблазняющий – был мне еще мало знаком, он гипнотизировал, как индийский факир с флейтой.

Разница между обычной его холодностью и этим бархатом, этим перцем, этими искорками в глазах была такой глобальной, такой масштабной, что не оставляла места для любых других переживаний.

Плевать, что за стеклянной дверью мой собственный муж и вся другая родня; плевать, что там суета и оживление; плевать, что на лестнице холодно и тускло.

Мы потянулись друг к другу синхронно, одновременно закрыли глаза, одновременно приоткрыли губы.