Книга Истинная: Яблоневый Сад Попаданки, страница 99 – Инесса Голд

Когда зал опустел, я остался один. Политическая грязь была позади. Я очистил свой дом. Теперь можно было вернуться к главному.

Я подошел к высокому окну, выходившему на запад. Там, за грядой гор, был ее сад. Мое убежище. Я вернул себе клан. Теперь мне нужно было помочь ей спасти наш мир. И я знал, что времени у нас оставалось все меньше.

Возвращение Каэлена в сад было похоже на возвращение блудного ветра.

Он прилетел на закате, когда горы уже окрасились в цвет остывающих углей. Без свиты, без рева, возвещающего о прибытии Лорда. Просто огромная тень скользнула с небес, и вот он уже стоял передо мной, человек в простом дорожном плаще, с лицом, уставшим, но… спокойным. Впервые за все время я видела его по-настоящему спокойным.

Он ничего не сказал о суде, о триумфе, о поверженной Изольде. Он просто подошел, взял мою испачканную землей руку и прижал к своим губам.

— Все кончено, — сказал он, и я почувствовала через нашу связь не радость победителя, а лишь огромное, всепоглощающее облегчение. — Та война — да. Теперь начинается главная.

Мы смотрели на Камень Хранителей. Серый, мертвый, он стоял в центре моего сада, как надгробие, источая холод и увядание. Политическая грязь была смыта, но рана на сердце мира осталась и кровоточила. И исцелить ее могли только мы.

Следующие несколько дней превратились в странное, почти сюрреалистическое затишье. Мир за пределами моего колючего барьера, казалось, перестал существовать. Мы не говорили о будущем, не строили планов по восстановлению власти. Все это было несущественно. У нас была одна цель, одна задача, от которой зависело все остальное. Подготовка к Ритуалу Возрождения.

Это не было похоже на подготовку к битве. Мы не точили мечи и не латали доспехи. Мы… учились дышать в унисон.

Каждый день мы садились у подножия Камня, друг напротив друга, и погружались в тишину. Он учил меня. Не словами, а ощущениями. Учил контролировать ту частицу его драконьего огня, что теперь горела во мне, направлять ее, не давая ей сжечь мою собственную, более хрупкую магию земли. Я чувствовала его силу, как золотое, расплавленное солнце внутри себя, и училась не бояться ее, а танцевать с ней.

Я, в свою очередь, учила его. Я брала его огромные, сильные руки в свои и вела их по коре деревьев, по влажному мху, по холодной поверхности Камня. Я учила его не повелевать, а слушать. Чувствовать тихий, медленный пульс земли, шепот корней, дыхание спящих семян.

Его огненная, яростная магия, привыкшая к приказам и разрушению, сначала сопротивлялась, но постепенно, поддаваясь моему терпению, начинала меняться. Он учился не сжигать, а согревать. Не взрывать, а пробуждать.

Наши медитации были похожи на создание тончайшего гобелена. Его золотые нити огня и мои изумрудные нити жизни сплетались в единый, гармоничный узор. Это требовало неимоверной концентрации, абсолютного доверия. Любое неверное движение, любая вспышка гнева с его стороны или страха с моей — и хрупкая ткань магии могла порваться.

Но мы держались. С каждой медитацией наша связь становилась глубже, чище. Я чувствовала его мысли до того, как он их произносил, он — мое малейшее сомнение. Мы становились одним целым.

Вечерами мы сидели в моем домике у очага. Эти вечера были наполнены тихой, глубокой интимностью. Он рассказывал мне о своем одиноком детстве, о тяжести короны, которую ему пришлось примерить слишком рано. О том, что Изольда всегда была для него скорее фигурой на шахматной доске, чем женщиной. Он не оправдывался. Он просто делился со мной своей историей, позволяя увидеть шрамы на его душе.