Книга Хозяйка собственного поместья, страница 74 – Наталья Шнейдер

— Спокойной ночи, Настя.

Я протянула Виктору руку, прежде чем сама поняла, что делаю. Муж склонился к ней, и снова от его прикосновения мурашки побежали по коже. Почему-то в его исполнении этот жест получался чуть ли не интимней поцелуя в губы. Может быть, я просто не привыкла, чтобы мне целовали руки.

— Спокойной ночи, — улыбнулась я.

— Давай-ка, касаточка, чайку пей да спи себе спокойно. Сундуки все собраны, мясо в печке томится, утром выну, бумагой обвяжу да банки сургучом поверх залью, как ты велела. Печатка твоя у меня…

А я и не задумывалась, что у Настеньки была собственная печать. Наверное, потому, что до сих пор я ни с кем не переписывалась и необходимости что-то запечатывать не было.

— Приложу к сургучу, чтобы все знали чье, и тебе верну — с собой не забудь, мало ли, кому писать придется.

— Спасибо.

— А то лучше сама в сундук положу, чтобы ты точно не забыла.

— Я сама. — Я улыбнулась ей. — Не трудись, нянюшка, сундук я уже закрыла, и ключ прибрала. Вместе же с тобой складывали.

А то дай ей волю, и напихает туда еще прозрачных платьев и пяток шляпок затолкает.

Марья поджала губы, будто поняла, о чем я думаю.

— Сама так сама.

Я откусила печенье, отхлебнула из стакана. Да уж, это не чай с медом, это мед с чаем.

— Вот с самого начала бы ты так, касаточка, — вдруг сказала Марья. — Чем горшки бросать да браниться, вспомнила бы, что ласковое теля двух маток сосет. А там, глядишь, и передумает аспид разводиться.

— Неужто он тебе люб стал? — удивилась я. — Сама же советовала на развод соглашаться. И сегодня то и дело… — Я не стала договаривать.

— Грех мне не люб, а развод — грех. Одно дело, когда он сам как баран уперся, что разводиться хочет, плетью обуха не перешибешь. Другое — сейчас. И деточек тебе надобно, только поломаться для приличия все равно полагается.

С этими словами она забрала у меня опустевшую кружку и скрылась за дверью.

Не знаю, во сколько поднялись Марья с Дуней и ложились ли они вообще, потому что, когда я встала, на кухне все было приготовлено. Завязанные пергаментной бумагой горшки с тушенкой остывали на лавке перед тем, как отправиться в погреб. Банки, в которых я собиралась выслать образцы для комиссии, залиты поверх бумаги сургучом, который, застыв окончательно, превратится в своего рода крышку. По центру красовался вензель из завитушек, означавших мои инициалы.

— Печать твоя на сундуке лежит, прибери, — сказала Марья, заметив, что я разглядываю банки.

— Да, спасибо.

Когда я вернулась, Марья складывала банки, обернутые в несколько слоев ткани, в ящик, заполненный соломой.

— Петя вчера сколотил, — пояснила она мне. — Сейчас соломы доложим, да он крышку и приколотит.

А я вчера и не слышала, спала как убитая.

Маринад для засолки окороков Марья сварила на летней кухне: едва я зашла в помещение, ноздри защекотал аромат пряностей. Там же стояла подготовленная бочка. Все, что мне оставалось, — уложить мясо в бочку и вдвоем с Дуней перелить маринад из огромной кастрюли так, чтобы он полностью накрыл мясо. Пока не потеплеет, пусть стоит в неотапливаемом помещении, а там уберем в погреб.

Когда я шла обратно, Петр уже возился с повозкой.

— Барин говорил, что выезд его будет, — заметила я.

Нет, я вовсе не собиралась уличать Виктора в обмане или конюха — в неисполнении указаний. Хотелось понять, что происходит.