Книга Страшила, страница 18 – Майкл Коннелли

— Конечно, взглянем. Она давно уже готова. Просто я не хотела ее сдавать, пока вы не посмотрите.

— Позвольте, я для начала раздобуду себе стул…

Я притащил стул из ближайшей пустой ячейки. Анджела подвинулась, освобождая для меня место у компьютера. Устроившись таким образом, я прочитал заметку из двенадцати строк, которую она написала. Зная нашу кухню, можно не сомневаться, что ее заметку сократят до восьми, хотя в веб-изданиях можно писать больше, поскольку там нет ограничения по месту. Каждый репортер, заслуживающий этого звания, обязательно превышает планку в смысле числа строк и знаков, ибо эго говорит ему, что его материал так хорошо написан, так интересен и насыщен таким количеством любопытных деталей, что даже у самого жестокосердного редактора просто рука не поднимется сокращать его. Это заблуждение всеобщее и от издания не зависит.

Первая моя редакторская правка заключалась в том, что я вычеркнул свое имя со строчки с именами авторов.

— Как же так, Джек? — запротестовала Анджела. — Ведь мы просматривали это дело вместе.

— Совершенно верно. Но статью написали вы, и авторство будет принадлежать только вам.

Она протянула руку к клавиатуре и накрыла ладонью мои пальцы.

— Прошу вас оставить свое имя рядом с моим. Для меня это очень важно.

Я одарил ее ироническим взглядом.

— Анджела! У вас заметка на двенадцать строк, которые, возможно, урежут до восьми да еще и засунут куда-нибудь на самое дно. Это просто очередное короткое сообщение об убийстве, и ему двойное авторство просто не требуется.

— Но это моя первая история об убийстве в «Лос-Анджелес таймс», и я хочу, чтобы над ней вместе с моим стояло и ваше имя.

Ее ладонь по-прежнему покоилась на моей руке. Я пожал плечами и кивнул:

— Как скажете.

Она оставила мою руку в покое, и я снова напечатал свое имя на строке, где помещались имена авторов. Неожиданно она снова протянула руку и коснулась моей правой.

— Это та, куда вас ранили?

— Угхм…

— Можно посмотреть?

Я перевернул руку ладонью вверх и продемонстрировал ей звездчатый шрам во впадине между большим и указательным пальцами. Интересно, что пробившая мне в этом месте руку пуля в следующее мгновение поразила прямо в лицо убийцу по прозвищу Поэт.

— Я заметила, что вы не пользуетесь большим пальцем, когда печатаете, — сказала Анджела.

— Пуля порвала в этом месте сухожилие, и мне потом даже делали операцию, но полностью восстановить подвижность большого пальца так и не смогли.

— А какое при этом возникает чувство?

— Нормальное. Чувствительность-то у него осталась, просто с тех пор он не делает того, что должен.

Она рассмеялась негромким, интеллигентным смехом.

— Что такое?

— Я хотела спросить, какое испытываешь чувство, когда убиваешь такого человека.

Наша беседа становилась несколько странной. Я никак не мог взять в толк, откуда у этой женщины — девушки — такое любопытство к убийствам и смерти.

— Знаете что, Анджела? Я не люблю об этом разговаривать. Это произошло много лет назад, и, если разобраться, не я убил этого человека. У меня сложилось впечатление, что он сам повернул оружие против себя. Захотел умереть, понимаете? Ну и нажал на спуск.

— Мне нравятся истории о серийных убийцах, но я не слышала о Поэте до сегодняшнего дня, когда за ленчем незнакомые мне сотрудники упомянули в разговоре это прозвище. Тогда я поискала его в «Гугле», и нашла кое-какую информацию о нем. Теперь мечтаю заполучить написанную вами книгу. Слышала, что она была бестселлером.

— Мне просто повезло… Да, десять лет назад она считалась бестселлером. Но последние пять лет ее ни разу не переиздавали.

Я подумал, что если она услышала о Поэте и этой книге за ленчем, значит, люди судачат обо мне. Наверняка обсуждают мое увольнение и говорят, что прежде я был автором бестселлеров и самым высокооплачиваемым криминальным репортером, но все это мне не помогло.

— Готова поспорить, что дома у вас есть лишний экземпляр и вы даже можете одолжить его мне, — сказала Анджела, с вызовом посмотрев на меня.

Прежде чем ответить, я с минуту исследовал взглядом ее лицо. В этот момент она представлялась мне человеком, повернутым на смерти. Она хотела писать истории об убийствах, поскольку ей казалось, что другие криминальные репортеры и телевизионщики, описывая и показывая смерть, убирают из соображений политкорректности многие важные детали. Я не сомневался, что копы полюбят ее, и не только потому, что она хорошенькая. Эта девушка, затаив дыхание, с открытым ртом будет слушать их рассказы с места преступления со всеми кошмарными кровавыми подробностями, и они ошибочно примут ее восхищение перед мрачным обаянием смерти за восхищение их личностями.

— Обещаю поискать у себя лишний экземпляр этой книги сегодня же вечером, ну а пока давайте вернемся к вашей истории. Прендо хочет, чтобы она лежала у него в «корзинке» сразу после четырехчасового совещания.

— О'кей, Джек.

Она вскинула руки в знак капитуляции, соглашаясь с моим требованием, после чего я снова вернулся к работе и добрался до конца статьи за десять минут, сделав лишь одно исправление. Анджела нашла в Сети высказывания сына жертвы, изнасилованной и убитой в 1989 году. Этот парень весьма эмоционально выражал свою благодарность полиции за то, что она не забыла дело его матери и все-таки раскрыла его. Ну так вот: я переместил эти строки из конца в начало статьи.

— Делаю это, чтобы редактор ненароком не вырезал именно эти слова, — объяснил я. — Такая цитата дорогого стоит в глазах полицейских, и с ее помощью вы заработаете у них дополнительное очко в свою пользу. Многие копы подсознательно жаждут признания широкой публики, поскольку ради нее работают и рискуют жизнью. Поместив слова благодарного горожанина в начало, мы тем самым заложим основы того доверительного отношения между начинающим криминальным репортером и полицейскими, о котором я упоминал ранее.

— Понятно.

Когда работа над статьей завершилась, я позволил себе одну небольшую вольность — напечатал в самом конце число «тридцать».

— Что это значит? — спросила Анджела. — Я видела такие же цифры в конце многих материалов, опускавшихся в «корзинку» редактора.

— Это своего рода традиция старой школы, — сказал я. — Когда я только еще начинал карьеру журналиста, число «тридцать» всегда ставилось в конце статьи. Если разобраться, это код, который обязан своим происхождением, как я полагаю, еще тем временам, когда вовсю пользовались телеграфом. Означает — «конец истории». В наши дни его использовать не обязательно, но многие продолжают печатать его, поскольку…

— О Господи! Вот почему, оказывается, уволенных называют людьми, попавшими в «тридцатый лист».