Книга Почти прекрасное чудовище, страница 28 – Екатерина Юдина

Он будто бы стал совершенно другим человеком, но… его черты лица я никогда не забуду.

Делая глубокий вдох, я сильно зажмурилась. Наверное, точно так же я никогда не забуду то, что было восемь лет назад.

Тогда в нашем детдоме впервые прошли слухи о том, что к нам переводят новенького. И вместе с этим рассказывали кое-что жуткое. То, что этот перевод происходит не просто так, а по той причине, что этот альфа в своем прошлом детдоме избил нескольких парней из старшей группы. Так, что один в итоге не выжил и умер в больнице.

Мы еще были детьми, но все же кое-что понимали о жизни. Например, если ты кого-то убиваешь, попадаешь в колонию. А этого альфу просто переводили в другой детдом. В каких-то моментах мы даже сходились к тому, что все это ложь, но все же у нас в детдоме везде были уши и мы слушали то, что говорили воспитатели. А они между собой много шептались про этого новенького. О том, что все это правда. И избиение и смерть. А еще воспитатели очень сильно боялись появления этого новенького. Не понимали, как быть. Утверждали, что он неконтролируемый и опасный. И то, что ему место исключительно в колонии.

Все это нагнетание передавалось и на нас, поэтому появления новенького ждали с настороженностью и напряжением. Когда же он впервые зашел в здание нашего детдома, мы все сбежались, чтобы украдкой посмотреть на него.

Этим новеньким и был Дан Касел. И с первого же мгновения он производил такое впечатление, что от него и правда хотелось спрятаться. Ни в коем случае не подходить близко. И вообще держать максимальное расстояние.

Он уже тогда был высоким. Одетым в растянутую кофту с длинными рукавами, несмотря на то, что было лето и стояла невыносимая жара. И у него специфическая внешность. Это было трудно описать, но он словно бы только вышел из гроба.

Но я никогда, даже если очень сильно захочу, не смогу забыть момента, когда в открытое окно комнаты, где находился Дан, ворвался порыв ветра и полностью убрал пряди с его лица.

И я смотря на него… Меня словно током ударило. Перемкнуло. Я даже не понимала, что это могло значить, но в тот момент меня обожгло чем-то сродни одержимости и в голове вспыхнула ненормальная мысль:

«Я должна его нарисовать»

Умом я понимала, что к Дану лучше не приближаться, но все следующие дни крутилась рядом с ним. Не подходя слишком близко. Просто наблюдая. Видя, что старшие ребята попытались подойти к нему. Поговорить и объяснить правила нашего детдома, но как оказалось это бесполезно. Дан на контакт не шел, а потом мы еще подслушали кое-какие разговоры воспитателей и вспыхнули еще более жуткие слухи про него.

После этого к нему больше никто не подходил и я тоже старалась этого не делать, но в груди зудело. Ненормально. Жестко. Так, что я вообще ни о чем не могла больше думать, кроме как о том, чтобы нарисовать его. И, как на зло лицо Дана больше никогда не открывалось полностью. Иногда он вовсе ходил с капюшоном на голове.

И в итоге это пересилило меня. Я догнала его в пустом коридоре и, преградив путь, сказала, что хочу его нарисовать.

Это было наше первое взаимодействие. Дан в тот момент был с капюшоном на голове и я не видела его глаза, но взгляд чувствовала. Он лезвием ножа касался кожи. И он так долго смотрел на меня. Молчал. Затем положил ладонь мне на плечо и без каких либо усилий, лениво оттолкнул к стене, после чего все так же молча пошел дальше.