Книга Развод с императором драконов, страница 31 – Юлия Ханевская

Я стояла у окна и смотрела на двор, укутанный в снег практически по колено. Дым лениво поднимался из трубы кухни, растекаясь в голубоватом небе. По свежему насту вели цепочки следов — от хлева к складу, от флигеля к главному входу — крошечные следы птиц, крупные лапы собак и четкие, размеренные шаги людей. Все было в движении. Даже в эту стужу.

Я думала, что зима станет временем покоя. Но ошиблась.

Не было ни дня, когда я могла просто сесть и дышать свободно. Мысли, заботы, списки, отвары, тревоги, усталость, чужая боль — все смешалось в тугую, натянутую веревку, на которой я теперь балансировала. Но, несмотря на все это, в сердце иногда поднималось странное, теплое чувство. Почти нежность. К замку, к людям. К этим тяжелым стенам, что больше не были мертвыми.

С тех пор как виверны напали, в Лаэнтор пришли двадцать три человека. Семеро из них — дети. Кто-то добрался в одиночку, кто-то — целыми семьями, кто-то почти на последнем издыхании. У кого-то за спиной сгорели дома, у кого-то — близкие. У всех был страх в глазах.

Я видела в них себя. Маленькую, растерянную, потерянную Элиру — ту, что осталась совсем одна в семь лет.

Мы поселили их в свободных комнатах замка.

В начале — всех в южный флигель. Спали на матрасах, укрывались тем, что было. Потом, когда стало ясно, что это надолго, часть переселили в центральный корпус. Флигель переделали под лазарет — просторные комнаты, печи, все близко. Там было удобно ухаживать за больными, если понадобится. Я не знала, сколько еще человек придет. Но хотела, чтобы хоть те, кто уже здесь, чувствовали себя в безопасности.

Каждое утро я просыпалась раньше остальных — до звона посуды, до детских голосов, до блеяния коз. Смотрела в окно, проверяла, не занесло ли проход к складу, и какое небо над замком. Какое бы оно ни было — ясное, снежное, серое или с просветами — я знала: день будет трудным.

Но он будет моим настоящим .

Дни шли за днями, сплетаясь в общий узор, и в какой-то момент я полностью утонула в них. Выныривала лишь ненадолго, случайно замечая что-то особенное, что затрагивало сердце и грело душу.

Например, как-то раз торопилась в подземелья, но остановилась у арочного проема одной из гостевых комнат на первом этаже.

Там, где раньше стояли сломанные стеллажи и сырость въедалась в стены, теперь горел камин. Кто-то подкинул туда свежие дрова, и пламя отбрасывало мягкие отблески на каменные плиты пола и лица людей.

Дети сидели на полу, возясь с соломой. Один мальчишка терпеливо плел косичку, а девочка — совсем кроха, с пухлыми щечками — тыкала пальцем в глаза кукле, которую соорудила для нее сестра.

Кто-то пел. Негромко, нараспев. Голос молодой женщины, скорее всего матери этих ребят, колебался в воздухе, будто пламя догорающей свечи.

— У нее косы, как у тебя, — сказала малышка, демонстрируя куклу сестре.

Та рассмеялась и забрала поделку, чтобы украсить соломенную прическу нарядными лентами.

Я улыбнулась и отошла, не вмешиваясь.

Такие мгновения были редкими. И, может быть, оттого — бесценными.

Даже среди холода, заживающих ран, нехватки всего на свете, жизнь находила трещины и прорастала. Смех, детские пальцы в соломе, тепло огня, запах тушеного лука с кухни — это и был дом. Не роскошь, не залы с бархатными шторами. А вот это: живое, настоящее.