Онлайн книга «Война и потусторонний мир»
|
– Как с батюшкой, – сказал наконец Егор. – Вроде и привык, что он более не рядом, а все одно, нет-нет, да и представится: тут бы он так сказал, а здесь бы этак сделал… И знаю ведь, неправ он был, что не хотел вступать в войну с Кощеем, и если бы не его смерть, то быть бы сейчас потусторонней России большим погостом, но все же… Я до последнего думал, выкарабкается – мы ведь не так легко умираем, разве поможет кто, а тут – за три дня угас. Он влажно выдохнул. – Тяжко без него. Вспоминаю… А вы? – И я вспоминаю… – Что вспоминаете? – Как пела романсы, играла на гитаре – за клавикорды было не усадить, сколько маменька ни билась, а вот гитару любила верно. Когда пела, появлялось в ней что-то… такое жгучее, страсть такая… О любви ли пела, о битве, о расставаниях, о встречах – все с жаром. Знаете, от одного голоса, от силы слова и музыки ее хотелось и смеяться, и плакать, и жить, и умереть, но больше всего хотелось сидеть рядом и слушать… – Знаю… – Знаете? Егор улыбнулся: – Я встретил одного… не поет, но стихи такие пишет – заслушаешься. – Так хорошо сочиняет? – Волшебно. Только пока все по-французски. Я ему говорю: «Вы, Александр, разве не по-русски думаете?», а он… – Погодите, вы что же, ему показались? Егор вжал голову в плечи: – Так вышло. Дурачился как-то в царскосельском пруду – там над мальчишками весело шутить, – а он однажды пришел, сел на берегу, да и принялся стихи свои воде читать. Смешной такой, кудрявый. Я заслушался, он меня и увидел. – И что же вы с ним? – Подружились. Ему страсть как интересна наша жизнь. Правды я много не рассказываю, нельзя, так по большей части выдумываю, то про ступу волшебную, то про русалку в ветвях… А он так слушает… До того с ним светло и весело, я на уроках часы считаю, чтобы снова к нему плыть. Дуб Алексеевич все серчает, спрашивает, что это я в классе сонный, а что я ему скажу? Что всю ночь про кота-баюна рассказывал и слушал, как Саша на своих учителей эпиграммы складывает? Петр, все еще улыбавшийся глупейшему образу русалки на дереве, вмиг отрезвел: слишком уж увлеченным сделалось выражение на юношеском лице. – Егор… разве вам это можно? Привязываться к живым? Улыбка стерлась с лица Егора. Он прищурился – совсем как Иверия, и кивнул на темляк: – А вам – к мертвым? Вот ведь, растет юный император. Петр вздохнул: – Вы правы, не мое это дело – вам указывать. Простите, пресветлый князь. Пресветлый князь засопел, нахохлился, снова стал Егорушкой. – И вы меня простите, Петр Михайлович. Знаю, что нельзя. Скроюсь от него. Вот окончит свой лицей – уплыву, буду издалека присматривать. – Его лицо вновь стало жестким, обидные слезы серебрили глаза. – Но только до смерти. А как умрет, уговорю государыню сюда его забрать. Нечего ему в мертвом царстве делать. Петр с горечью прикрыл глаза ладонью. – Как и Сашке… – Александре Михайловне? Да откуда бы ей попасть к Кощею? – И все же она там, сраженная мертвой сталью. – Мертвой сталью? – повторил Егор, хмурясь. – Вы, должно быть, ошиблись. По мирному договору Кощею разрешено забирать лишь павших от оружия. А Александра Михайловна, вы сказали, и вовсе еще живая. – Все так, но я сам видел черных всадников и как они орудовали своими саблями… – Орудовали саблями?! – Егор подскочил и принялся вышагивать по крыше, не обращая внимание на Мушку, которая, почувствовав его расстройство, стала тявкать и путаться под ногами. – Это… это предательство! – кипятился он и в возмущении топорщил тонкие жабры под челюстью. – Нарушение мирного договора! Забрать себе невинную душу – да еще живую! Это… это подлость! Поднимайтесь, Петр Михайлович, поднимайтесь, мы сейчас же идем к императрице. Александру Михайловну следует немедленно спасти из мертвого плена! |