Книга Принцесса крови, страница 70 – Сара Хоули

— Но я не понесла тех последствий. И Ориана тоже. А ведь это из-за неё всё случилось. — Нет, Лара приняла последствия за всех нас.

Он молчал, наблюдая, как я тру свои руки. Его пальцы чуть шевельнулись у бедер, но тут же сжались в кулаки.

— Было бы приятно верить в справедливость — так, как верят в неё в Доме Света.

Каллен никогда не выглядел отдохнувшим, но иногда — прямо изнурённым.

— Ты не веришь в справедливость? — спросила я.

— Не в том смысле, что хорошие будут вознаграждены, а плохие наказаны. — Его губы дрогнули вниз. — Иногда трудно верить и в саму доброту.

Я хрипло усмехнулась, смех вырвался, царапая горло:

— Иногда и я не верю.

— И всё же именно ты — главный довод в пользу её существования.

Эти слова застали меня врасплох. Я снова рассмеялась — теперь от неожиданности:

— В пользу доброты? Я убивала, Каллен. Я наслаждалась убийством Гаррика и Осрика.

Он был предельно серьёзен:

— Они заслужили это.

— И это делает меня хорошей? — я покачала головой и крепче обхватила себя руками. — Думаю, хороший человек не станет хотеть убивать. Он будет всегда стремиться к добру. — Как Аня. Всегда с улыбкой, всегда готова помочь, если могла. Бесконечное прощение, бесконечная щедрость.

И посмотри, что с ней стало. Может, Каллен был прав, и справедливость — лишь иллюзия.

— Мир не делится на чёрное и белое, — сказал он. — Какой смысл в идеалах, если никогда не замарать руки ради них? Если добрый человек не готов остановить тирана, какой от него толк?

Мы обсуждали философию, когда должны были шпионить за Домом Света. Но его мысли были слишком интересны, и я не хотела обрывать разговор. И он смотрел на меня так, словно и сам не хотел.

— Оправдывать зло во имя добра? — спросила я. — Слишком скользкий путь.

— Думаешь, убийство Гаррика было злом? — в его голосе слышался неподдельный интерес.

Нет, я так не думала. И именно это должно было меня тревожить.

— Думаю, я не должна быть судьёй в этом.

— А я думаю, только тебе и решать. Добро это или зло, правильно или нет. Ответ почти всегда где-то посередине, и главное — не врать самой себе.

Мою кожу будто пронзил ток. Спор будоражил, оживлял, заставлял думать. Последние полгода я жила на одних страхах, а сейчас мы были вдвоём в тёмной лестничной клетке, без чужих ушей и глаз. Эта тайна придавала чувство безопасности — достаточно, чтобы задать следующий вопрос:

— Ты когда-нибудь чувствуешь вину за то, что сделал?

— Всегда. — Его глаза были тёмными, как зимняя ночь.

— Всегда, — повторила я, ощутив облегчение. Значит, не только я боролась с тяжестью всего этого насилия. Не только я чувствовала себя порой раздвоенной и сломанной. Даже Каллен — недосягаемый, вселяющий страх — чувствовал то же. — Но если так, разве это не значит, что ты веришь в доброту? Ты ведь явно хочешь поступать правильно.

— Я не добрый, Кенна, — его голос стал резким. — Это слово не имеет ко мне отношения. — Его глаза скользнули к моим губам, потом к шее и к оружию, что теперь было частью меня. — Но я прекрасно понимаю, что значит желать.

По коже пробежали мурашки. Я хотела возразить, что способность чувствовать вину и стремление к правильному — это и есть основа доброты. Хотела сказать ему, что он ошибается. Но слова застряли между мозгом и языком.

Почему он так смотрел на меня?