Онлайн книга «Одна кровь на двоих»
|
— Ну хорошо! — согласилась Маша, доставая ведомые ее кулинарным замыслам продукты. — Пусть будет с конкретиной. А где хлеб? — Не знаю, — пожал он вяло плечами, — ищи. Пооткрывав ящики, она нашла нарезанный квадратный хлеб для американских сандвичей. — Подойдет! — бодро резюмировала, осмотрев находку. — Только будут не сандвичи, а бутеры! Маша засунула два куска в тостер. Быстренько нарезала помидоры кружочками, буженину добрыми кусками, достала из холодильника майонез, листья салата, какой-то сыр и за пару минут соорудила два красавца бутерброда, положила на тарелки, одну сунула Дмитрию в руки. И запрыгнула, помогая себе руками, на длинный рабочий стол, как раз напротив того места, где стоял мрачный Дмитрий Федорович. Переплетя ступни в лодыжках, болтая ногами, как девчонка, Мария Владимировна взяла в одну руку бутерброд, в другую, за горлышко, принесенную с собой бутылку. Рассмотрев не без гордости свой кулинарный шедевр, откусила порядочный кусок и зажмурилась от удовольствия. — М-м-м! Он смотрел, не понимая, и начинал тихо заводиться, — что за игры? Дамочка захотела продолжения? К чему весь этот театр? «Машка, тебе чего еще надо?» Прожевав, она открыла глаза, сделала глоток из бутылки. — Дим, а как Федор Федорович и Лидия Андреевна? Здоровы? Опля! Фуэте, переворот, а может, и сальто с удачным приземлением! Он оторопел от неожиданности, медленно отставил тарелку с нетронутым бутербродом. — Ты меня узнала? — Ну конечно узнала! — с девчоночьим энтузиазмом разъяснила неудачливому кавалеру Маша. — Сразу. Еще на пляже! Как я могла тебя не узнать, Дима? Я же была влюблена в тебя не знаю до чего — до одури! Действительно — как она могла не узнать! И жизнь попросилась назад к Дмитрию Федоровичу, и сердце застучало, кровь побежала по своим дорожкам, размораживаясь. А он и не чувствовал, что заледенел. — И страдала ужасно! — Она жевала и говорила, размахивая бутербродом, жестами помогая рассказу. — И дневничок завела, в котором записывала события из жизни, связанные только с тобой! Что-то вроде: «Сегодня Дима поздоровался со мной и улыбнулся, аж два раза! Ура!!!» или «Он самый лучший, самый-пресамый красивый! Мы вместе ходили в магазин за молоком и хлебом!» — и, само собой, целый рассказ о совместном посещении пляжа, прыжке с камня и последующей прогулке по городу! Я его полночи писала, укрывшись под одеялом с фонариком, чтобы бабушка не застукала. Сплошные восклицательные знаки и преувеличенная степень! А ты был такой... — Какой? Его отпустило, еще не до конца, но жить он уже мог. Машка их спасла. Его спасла. И он спросил, улыбаясь, действительно ведь интересно — какой он был в ее тогдашнем видении! — Ну, такой... — Она развела в стороны руки с бутербродом и бутылкой, подвигала плечами и головой, подбирая определение и подчеркивая превосходную степень, какую не выразить словами. Она была живая, настоящая, без обмана, его Машка! — Взрослый, кра-а-асивый, «бывалый» мужчина! — И почему сразу не призналась, что узнала? — пожурил Дмитрий Федорович. Она положила бутерброд на тарелку, сделала глоток из бутылки и протянула ее Диме: — Будешь? Он сделал два шага к ней, но, сохранив дистанцию, взял бутылку и выпил, не глоток — хорошо так выпил, запрокинув голову, — ему надо было! — Так почему? — И как ты себе это представляешь? Ты вон какой стал:.. Олигарх? — Нет, не олигарх. — Не знаю, не знаю, но похож сильно! Неужели не владелец «заводов, машин, пароходов» и нефтяных морей к ним? — Пароходов, еще кое-чего, а завод в проекте. — Ну во-о-от! — кивнула она. — От тебя властью, деньжищами, недоступностью в радиусе нескольких километров холодит, к тому же меня ты категорически не узнал! И тут такая Маша из прошлого: «Здравствуй, Дима!» — и скок на шею, обниматься! Мы ваши родственники из Задрипинска! — дурным голосом завела Машка. — Та тети Клавиной сестры племянныки, чё, не помните, что ль? Та вы ж до нас приезжали у детстви вашем, мальчонком? Ой, как вы богато живете... А это шо у вас? Телевизо-о-ор! Такой здоровэнный! Та нэ, вы не беспокойтыся, мы ось туточки, у энтой комнате расположимся! — Машка, ну что за ерунда! — усмехнулся Дима. Рассмеяться легко и свободно он не смог — никуда не делось то, что наворотил, и приговор, самому себе вынесенный, перекрывал возможность легкости, открытой искренности между ними. Маша почувствовала, прочитала в его прищуренных глазах постановление суда с последующей отсидкой в местах заключения. Нет! Так не будет! Она не допустит, чтобы так было! И Маша ринулась спасать их обоих единственным возможным способом — вытащить все наружу! — Ну, ты же не стал радостно обниматься: «Машка, привет!» — чтобы я всякую ерунду не думала. — Да я бы пообнимался, с радостью, но ты вполне прямолинейно показала, что знать меня не знаешь и не желаешь. — И ты поэтому так разозлился и решил меня наказать? — осторожно начала спасательную операцию Машка. — Наказать?! — рвануло из него самообвинение и остатки зловонной черной жижи. — Да я тебя чуть не изнасиловал!! — проорал он приговор себе. — Да что за чушь, Дима! — заорала в ответ Маша, отметая все дурацкие приговоры суда. — Если бы ты действительно хотел меня изнасиловать, то тебя никто и ничто не остановило бы! Но ты никогда в жизни не сделал бы этого, сам прекрасно знаешь! Тебе захотелось меня отшлепать! Как тогда, когда я сиганула с камня, а ты на меня орал! Сначала спас, а потом орал! А тут выяснилось, что спасти не успел и наорать не мог! Вот ты и разозлился! Сначала на то, что я тебя не узнала, а еще больше разозлился, когда Юрика увидел! На меня и на себя, за то, что на лету не подхватил, когда я этого урода в свою жизнь пустила! Он смотрел на нее в упор, чувствуя, как освобождается от всей мути душа, поражаясь, как точно она все поняла, все то, что он сам не осмыслил до конца, позволив черноте руководить его разумом. И шагнул к ней, пылающей эмоциями, праведным гневом, еще не все сказавшей... Прижал, рывком ухватив в кулак гриву ее волос. И поцеловал. Сильно. По-настоящему. До дна! Этого поцелуя Мария Владимировна Ковальская, тридцатичетырехлетняя профессорша, ждала всю жизнь! Настоящего поцелуя Дмитрия Победного! Она обвила его руками и ногами, он подхватил ее, поднял со стола и, уложив в широкую ладонь ее затылок, целовал, целовал... Первый раз в своей мужской жизни так целовал женщину — всем нутром, сердцем, кровью — честно, открыто, до конца! |