Книга Королевская кровь-13. Часть 1, страница 3 – Ирина Котова

Черный жрец вернулся в сады Ши, с благодарностью принял из рук хозяина амброзию, выпил ее одним махом, прикрыв глаза от удовольствия.

— Как я скучал по запаху и вкусу Туры, братья мои и сестра, — сказал он тихо. — Здесь я сыт без еды воздухом одним, а там мог есть сколько угодно и не чувствовать сытости.

— Тура тоже скучала по тебе, — проговорил Ши. И Красный расслабленно кивнул в знак согласия.

— Не дал ты своей дочери надежды, — заметила Серена, — неужели и правда не отделить тебе суть сына своего от своей сути?

— Тебе ли не знать, сестра, что там, где есть любовь, всегда есть надежда, — проговорил Ворон, и богиня кивнула с нежностью. — Но сейчас не ощущаю я его — как понять, что отделять, если везде во мне — я? Даже то, что в его жилах течет кровь и Белого брата, не помогает мне — сами знаете, мы с Инлием всегда идем рука об руку, всегда сплетены и переходим друг в друга, всегда в нем есть нити моей стихии, а во мне — его. Я стану сильнее в свой сезон и попробую тогда, но если он к тому времени не осознает себя — не выйдет. Тогда, когда брат-Ветер вернется, попробуем снова. Вдвоем. Он меня знает едва ли не лучше меня самого. Но и вместе у нас может не выйти.

После слов о Инлии все снова посмотрели в зеркала, которые всегда показывали то, что хочет увидеть смотрящий или то, что ему нужно увидеть.

На севере Тидусса, в маленькой обители Триединого плакала мать, у которой уже было семеро детей. Восьмой она родила крошечную девочку со скрюченными ножками и ручками и непропорционально большой головой. Такие дети растут плохо и взрослыми остаются невысокими, и живут куда меньше, чем обычные люди.

Мать вытирала катившиеся по смуглым щекам слезы и отказывалась брать на руки девочку со странными, нетипичными для этой местности голубыми глазами. И отец, стоявший тут же, говорил резкое, тяжелое — жена рыдала все сильнее то ли от вины, то ли от облегчения. Он говорил, что надо оставить ребенка в обители, что пусть растет в приюте, ведь больной ребенок — горе в семье.

И акушерка растерянно отступила, прижимая к себе ребенка и ощущая, как от маленького тельца его идет прохлада, будто излечивающая больную спину.

Боги смотрели внимательно и печально. Сколько жизней они, родившиеся в слабых и больных телах, прожили без родных, в приютах. И никто из них не обвинял матерей — иногда забота о таком ребенке действительно оказывалась непосильной задачей для семьи. Однако память о материнских руках, о заботе и тепле обычных смертных женщин, смягчала Великие стихии с начала их воплощений в человеческих телах. И каждую из своих невольных матерей они помнили — и добрых, и злых. С добрыми они учились добру, со злыми — тому, как чувствовали себя люди, когда они-боги были немилосердны к ним.

Заплакал ребенок — неслышно, словно все силы уходили у девочки на это похныкивание. И женщина, закрывающая лицо руками, начала мотать головой — а затем подняла голову и протянула руки. Приложила дочь к груди, знающе направила сосок — и малышка присосалась с жадностью, стала сосать как любой голодный ребенок, прикрыв глазки.

Тихонько шептала молитвы акушерка. Светлело лицо у матери — она уже не видела уродства, видела лишь дитя, которому нужна забота и ее молоко. Задумчив становился отец — а затем, когда женщина подняла на него заплаканные глаза, и его лицо смягчилось.