Книга За Гранью, страница 32 – Ольга Кобзева

— Это Богиня?

— Нет. Я расскажу вам эту легенду, но позже, сейчас нам пора идти.

Вечером Крегерх с Адриэйном снова летали. Ночь прошла спокойно и рано утром, лишь попив напитка из траскинии мы отправились в сторону деревни. Напиток из траскинии, собственно, обычный компот — вкусный, ароматный, чуть вяжущий, но не бодрит. Хочу кофе!

Всю дорогу я размышляла над тем, что мне делать дальше? Мой мир рушился на глазах. Не сказать, что жизнь на Земле была для меня верхом надежд и ожиданий. Скорее, она была привычной. Меня не потеряли родители-миллионеры, души во мне не чаявшие — нет. Я росла без родителей. Не оставила на Земле любимого человека или ребенка. Что же тянет меня обратно? Там моя жизнь налажена, пусть и не легка, но есть определенность. Я сирота. Сколько себя помню, жила по детским домам и приютам для таких же брошенных и забытых. Именно это чувство брошенности преследовало меня всю жизнь. Каждый ребенок в моем окружении мечтал найти родителей. С возрастом это желание у многих перерастало в злобу и ненависть. И если маленькие надеялись на чудо, на то, что мама просто не может прийти сейчас, она потеряла тебя, но изо всех сил ищет и вот-вот найдет, то дети постарше понимали, что чудес не бывает. Хотела бы — нашла! Преодолела все препятствия. А раз так, то ты ей просто не нужен. Как старый ботинок, прохудился — на свалку. Но и тогда они мечтали о встрече, только не за тем, чтобы жить долго и счастливо, а чтобы посмотреть в глаза и спросить: "За что? Что со мной не так? Почему ты отказалась от чуда, что девять месяцев носила под сердцем?" Друзья? Нет, друзей за спиной тоже не осталось. Одна девочка, Кристина, мы с ней общались больше, чем с другими — единственный человек, которого могла бы отнести в группу близких. Мы вместе росли в детском доме. Ее дважды брали в приемную семью, но неизменно возвращали обратно. Каждый раз она очень переживала, неделями ни с кем не разговаривала, замыкаясь в себе. И дело не в том, что она вела себя плохо или страдала неизлечимой болезнью, просто те, кто брал ее, были не готовы. У них появлялись свои дети, и приемный ребенок оказывался не нужен.

Я же никогда не жила в семье. Однажды меня почти взяли, я помню это чувство, когда немолодая женщина взяла меня за руку и спросила, хочу ли жить с ней? Конечно, хочу! Ничего о ней не знаю, добра ли она или строга, есть ли у нее другие дети, как зовут и где работает? Ничего! Но это не важно! Нигде не могло быть хуже, чем в детском доме! Мне было шесть, достаточно, чтобы понимать многое. Но она больше не пришла. Почему? Кто знает? Передумала, решила, что ей не нужна чужая девочка, тем более такая, как я — болезненная и слабая. А болела я долго и со вкусом! Это было еще одним фактором моего трудного детства. В то время, как другие дети начинали сидеть, ползать, ходить каждый в свое время, но примерно в средних пределах, потом разговаривать и развивались пусть немного медленнее, чем могли бы в семье, когда рядом заботливая мама, но все же без явных отставаний в развитии, то я — отдельная история. С рождения самый настоящий задохлик. Думаю, достаточно сказать, что ходить я начала в три года. И отставание было во всем. Мне все давалось намного труднее сверстников. А еще постоянные болезни. Можно по пальцам пересчитать дни в году, когда меня можно было считать условно здоровой, потому что абсолютно здоровой я себя не чувствовала никогда. Порой казалось, что мне не хватает воздуха, были периоды, когда казалось, что мои кости ломаются. Прорезывание зубов — испытание! И все это я помню. Каждый свой день с самого раннего детства. Ничего не стерлось. Странно? Я привыкла. Так вот, могла ли я осуждать ту женщину за то, что передумала?