Книга Абсорбент. Маньяк, который меня любил, страница 138 – Оксана Заугольная

Было странно молчать. Чувствовать, что слова, которые столько лет рвались наружу, наконец вырвались, и их место опустело. Непонятно даже было, нарастут ли они снова. Непонятно, немного страшно, но при этом и любопытно.

Столько допросов, и на всех ее хотели слушать. Разные люди — от бывших коллег, незнакомых правда, но чуткий нос тут не подводил, до каких-то высших чинов, которые даже в гражданском ровно держали спину, словно боялись уронить невидимые погоны.

Они звали ее «Елена» и «Елена Николаевна» или по фамилии «Дудырь». Она и сама поверила, что это ее имя, а не те, другие имена. Может, дознаватели были убедительны, раз за разом называя ее так, а может, дело было в таблетках. Ей до этого не было никакого дела, она смаковала новое ощущение. Если верить ее адвокату, сухому пожилому мужчине с таким неприятным запахом изо рта, что она всерьез задумалась о том, чтобы убивать адвокатов, именно Елена — имя той ее, что была больна и нуждалась не в тюрьме, а в длительном лечении.

Насколько длительном, хотела бы спросить Елена, но промолчала. У нее пока больше не было слов. Она так привыкла слушать других и говорить мало и только то, что от нее хотят услышать, что, вычерпанная полностью всеми этими вопросами, могла теперь только молчать. Это всех устраивало, особенно адвоката, который почему-то нервничал каждый раз, когда она брала ручку. Как бы то ни было, а ее осудили на количество лет, указанное в листке, который она подписала не глядя, слишком уставшая, чтобы пытаться читать.

Суд был очень утомительным делом, Елена даже зауважала адвоката и решила оставить его в живых. Терпеть это было невыносимо. Какие-то люди говорили о том, что совершили Виктор, Николай, даже Борис. Особенно много времени уделили Александру. Будто он был первым, кто мечтал убить мать!

Если бы слова еще остались, Елена бы сказала, что она всего лишь помогла этим несчастным стать целыми, и жалеть кого-то не входило в ее планы. Плакали какие-то женщины, густо пахло валерьянкой, хотя куда полезнее было бы уколоть дроперидол, причем каждой второй. И прокурору, вон как ее трясет.

Но и этого Елена не сказала. Она же им не врач. Больше нет.

Потом ее отправили в больницу. Не в родные уже стены областной клиники, а в один из филиалов, кажется, где-то в области. Тут понятия не имели, что карательной медицины давно не существует, и часто кололи ей сульфозин, хотя Елена была уверена, что не давала на то согласия. Или давала? Она совсем запуталась.

Из-за сульфозина ей всегда было то жарко, то вдруг бросало в озноб, и она молча катала во рту имя «Е-ле-на» и куталась в тонкое одеяло или же подходила к металлической двери, надеясь от металла получить прохладу.

Она не жаловалась. Единственное, что ей по-настоящему не нравилось, так это когда ее называли по фамилии. Ей не нравилась фамилия, и она рассчитывала сменить ее, когда выйдет из этого места. Кажется, можно было просто попросить в ЗАГСе, но Елена была уверена, что тем, кто, выйдя отсюда, будет стоять на учете, как она, просто так менять фамилию могут не разрешить. Как будто признание невменяемым отбирает право на смену имени. Чепуха.

А значит, возможно, придется выходить замуж. Елена смутно догадывалась, что, сколько бы лет ни добавили к ее сорока четырем, это место она покинет далеко не юной. Если только не произойдет прорыв и вместо сульфозина ей не начнут колоть молодильные средства. Впрочем, Е-ле-на на это сильно не рассчитывала. Она рассуждала, что выйти замуж проще, чем ей казалось в молодости. Удивительно, на что только не готовы мужчины, чтобы перестать чувствовать боль. К тому же многие из них имели довольно низкий болевой порог, не то что женщины.