Книга Дочь врага Российской империи. Гимназистка, страница 15 – Василиса Мельницкая

Правда, об энергетических телах и особенностях их восстановления я ничего не знала, но Матвей не придавал этому значения.

— У обычного человека энергетическое тело обычное, — объяснял он. — И восстанавливается одновременно с физиологическими процессами. У одаренных каналы сложнее, видов энергии больше, и для восстановления правильной работы нужно время. Вот нас с тобой залатали, мы выглядим здоровыми, чувствуем себя здоровыми, а наш дар пока… э-э-э… хромой. Николай Петрович следит за тем, как циркулирует сила, поправляет кое-где, если нужно. Потому и не выписывает.

Яра не считалась одаренной. Ее способности к магии были слабыми, едва натягивало на единичку, по местным меркам силы. Насколько я успела понять, степеней всего десять, и все, что ниже трех всерьез не воспринимается. От трех до пяти — средние показатели, от пяти до семи — высокие. Все, что за семеркой — высший класс.

У Николая Петровича, к слову, десятая степень. Или уровень, это одно и то же.

Одаренный ребенок или нет, становится понятно примерно между пятым и седьмым годами жизни. Полагаю, к единичке Яры добавились мои собственные силы, и не сразу, потому Николай Петрович и заметил «дисбаланс» только на вторые сутки после того, как я поступила в отделение.

Из-за возраста и пережитого стресса он решил, что это позднее пробуждение дара. Но о степени говорить отказывался.

— Вот восстановится полностью, тогда и можно будет измерить. И, заодно, понять, будет ли дар усиливаться.

Еще одна особенность: дар можно развить, но не всякий. Матвей вот хвастался, что у него пятерка с потенциалом. У Яры же была предельная единица.

В день выписки я узнала, что у меня предельная четверка.

— Неплохо. И даже хорошо! — радовался Николай Петрович. — С четверкой ты сможешь выучиться, например, на зельевара. Очень достойная профессия.

И чем она отличается от фармацевта? Те же яйца, только в профиль. Да, я смогу использовать свою силу открыто, без страха быть наказанной. Но как мне это поможет вернуть доброе имя отца? Ответ очевиден. Никак.

— С четверкой тебя переведут в другой приют, — пообещал Николай Петрович. — Для одаренных детей.

О том, чтобы забрать меня в свою семью, он больше не заговаривал. То ли передумал, то ли ведьма-жена его не поддержала, то ли следователь оказался прав, и связываться с дочерью преступника попросту опасно.

Я так и не узнала, какое преступление совершил мой отец. Расспрашивать открыто опасалась. И даже смалодушничала, когда Матвей поинтересовался, какой род меня опекает.

— Я сирота, — ответила я. — Не знаю, кто мои родители.

— У тебя дар, хоть и слабый, — сказал он. — Значит, мать или отец из аристократов.

— У простолюдинов не бывает дара?

— Очень редко, — признался Матвей. — И, скорее всего, именно у бастардов. Исследование не проводили, но… так говорят.

Я ушла из больницы, не попрощавшись с Матвеем. Зачем, если я его больше не увижу? Он и жил не в Москве, а в Санкт-Петербурге. Сюда он приезжал с дедом на каникулах. Да хватало и того, что он княжич, а я — никто. Между нами пропасть.

Николай Петрович пообещал навещать меня в приюте. И поторопить перевод. Но…

Дать отпор тем, кому не давал покоя сам факт моего существования, придется самой. Я больше не буду девочкой для битья.

Встретили меня настороженно. Лучше бы равнодушно, но я чувствовала на себе взгляды, полные страха и ненависти. Стоило обернуться — и все отворачивались. Они боялись, что я видела их лица. Боялись и ненавидели. И ждали, не начну ли я говорить. Не укажу ли пальцем на обидчиков.